Пришло в голову то, что Назалли Рокка ему напомнил по дороге к Сикстинской капелле, о целесообразности привезти сюда животных, что котов, что кур, во все эти помещения конклава, чтобы освободить их от других бестий; и он по рассеянности согласился на паланкин.
11
Свет, проникающий, как всегда по утрам, через желтые стекла напротив, разбудил Этторе Мальвецци. Тени, двигающиеся за теми матовыми стеклами напомнили ему о наступлении еще одного нового дня, которого он ждал с нетерпением. Что же произойдет сегодня, после вчерашней адовой сарабанды в Сикстинской капелле?
Настойчивое мяукание бело-рыжей кошки у его кровати; требует, чтобы ее покормили. В это утро Контарини заранее приготовил алтарь для мессы и корм для кур. Заботы о животных они разделили: Мальвецци было поручено смотреть за кошкой, (у Контарини аллергия на кошек) капеллану – за курами. Ну вот, он и постучал. Значит, полседьмого.
Кардинал поднялся, выпил приготовленный капелланом овсяный кофе. Какое заспанное лицо у Контарини… А волосы, сегодня они у него в полном беспорядке; обычно он их мазал гелем, чтобы лежали гладко; расчесывался на прямой пробор… Нет, такого он от Контарини никак не ожидал…
Ну да, после вчерашнего происшествия вполне естественно, что даже интимные привычки, утренний обряд и повседневные дела – все изменилось.
Вопрос, который задал капеллан, поставил Контарини в тупик:
– Ваше Высокопреосвященство, я бы хотел сегодня исповедоваться до мессы.
Надо же, капеллан не просил этого у него уже много лет. Подумав несколько секунд, кардинал ответил, что выслушает его с удовольствием.
Какое одухотворенное лицо у монсеньора Контарини; глаза прикрыты, будто он чрезвычайно смущен тем, о чем собирается поведать своему архиепископу, – вновь удивился Этторе Мальвецци. Действительно, пока мылся и держал миру, а курица устроилась в своей клетке, стал думать о поведении Контарини в течение месяца и семи дней конклава, он вел себя весьма таинственно, особенно дома. А более всего – в компании, к которой был привязан. Обычно одинокий, он общался, в основном, с молодыми швейцарскими гвардейцами; они часто ужинали вместе. Последние всплески молодости, без сомнения.
Побрившись и освежившись одеколоном, причесавшись и таким образом приготовившись к мессе, кардинал из Турина сел рядом со скамьей для молитвы под готическим распятием, на которую Контарини бросился еще раньше, до того, как тот был готов его выслушать.
– Как давно вы не исповедовались?
– С тех пор, как мы вошли в конклав.
– И в чем вы хотите исповедоваться перед Богом?
– Грех мой в курении, Ваше Высокопреосвященство, вы себе не представляете, как много я курил в последнее время, часто спрятавшись от вас.
– Ты ошибаешься, я замечал, ты должен бросить курить – эта мысль меня постоянно гложет. Тебя оправдывает только то, что это не просто. Конечно, курение вредно, прежде всего для собственного здоровья. Извините, Контарини, я случайно перешел на «ты», как будто разговариваю со своим племянником, у которого тот же порок.
– Но это – не самая тяжкая моя вина, Ваше Высокопреосвященство,…не знаю, простится ли мне то, что я сейчас скажу…
– Бог прощает любую вину, если исповедуемый абсолютно откровенен. Говорите, говорите без промедления, ведь уже поздно, а нам нельзя опаздывать, особенно сегодня утром.
Слова его подтвердили часы, пробившие семь с четвертью, – пора было бежать в Сикстинскую капеллу.
– Даже если только желание, Ваше Высокопреосвященство, возникшее у меня, возникшее у меня… это искушение, оно не дает мне покоя в данный момент.
Итак, дело в веселых компаниях со швейцарскими гвардейцами, приходящими сюда для развлечений и мимолетного свидания… но с какими женщинами?… И почему он сказал «в данный момент»? Глаза Контарини неподвижно остановились на двух курицах, которые продолжали клевать какие-то крошки поблизости. Ах, как он смотрел на них!..
– Контарини, что с вами?
– Ничего, Ваше Высокопреосвященство, но ведь и Вы видите – какие они бессовестные, как провоцируют, как демонстрируют свое бесстыдство, грациозно изогнув шеи!
Кардинал повернулся, чтобы лучше разглядеть невинных птиц, которые разгуливали тем временем по центру комнаты, подбирая все что ни попадя. Сжимали гузки прежде чем опростаться, испражнялись чем-то розовым, отдавая двойной долг своему инстинкту. У этих бесценных пернатых, в соответствии с их природой, тоже есть нужда в естественных отправлениях.
– Извините, Контарини, но что вы имеете против этих бедных птиц? Не хотите же, чтобы мы надели на них трусы; знаете ведь – как мы должны им быть благодарны за их присутствие в священных дворцах.
– Ваше Высокопреосвященство, Ваше Высокопреосвященство! Они же – женщины, они – женщины, распоясанные и обнаженные; они расположились здесь и никуда не уходят… я не могу больше сопротивляться! – Контарини заплакал, обхватив голову руками.
Всегда было что-то странное в этом парне, может быть от тайного прошлого, той трагедии, что произошла с его женой. Вот теперь и вышли наружу его ранимость, чувствительность и проблематичность. Ах, этот конклав, как он повлиял на психику своих гостей, особенно слабых!..
Бедный исповедуемый, гордившийся славой безупречно исполнителя в этом убогом министерстве, имевший честь быть призванным в Рим на исповедь к папе, (свидание не состоялось из-за смерти понтифика) – как он все-таки невезуч, нет слов.
Попробовал вернуть к реальности напуганную душу капеллана, не отрицающего свое смущение ассоциацией пернатых с женщинами и боязнь за возможное впоследствии насилие. Кто знает – не случится ли увидеть, как Контарини однажды обнимет одну из этих куриц, чтобы реализовать правду своих ощущений. Какой шум поднимут тогда испугавшиеся птицы, к которым надо быть исключительно внимательными за то добро, что они делают для людей; они заслужили хорошее обращение. Как быть? Отнестись снисходительно к безумию секретаря, бояться увидеть его в последующие дни еще более расстроенным, спасать поставленный под угрозу этот блестящий ум, страшиться возможности потерять долгую и ставшую привычной жизнь вместе?… Как быть?
Победили лень, страх перемен и боязнь лишиться прекрасного товарища.
– Контарини, неужели вы не понимаете, что я тоже все это вижу? Думаете, я не замечаю их бесстыдное поведение? Думаете, не знаю, что их сюда привезли на самом деле для охоты на скорпионов, а не для искушения нас, бедных священников? И кроме того, мне самому необходимо огромное терпение, укрепление моего смирения с помощью молитвы, чтобы постараться избежать остаться только с ними, без вас. Бот увидите, мы выйдем из этой ситуации с честью: этот конклав в действительности напоминает экзамен героическим добродетелям нашей Церкви и ее министерств. Вы как участник должны принимать во внимание его привилегии на тех же правах, что и архиепископы. Напомню, что не только святые в Фивах, Пахомий[47] и Антоний Великий[48] подвергались дьяволом искушению в виде женщин, но и мы сегодня…
И давая отпущение грехов, он увидел, наконец, как медленно-медленно сходит с лица бедного капеллана неприятное выражение, увидел, как разглаживается его лицо, как он возвращается к привычному своему поведению и… уже смотрит на часы.
– Теперь давайте совершать святую мессу и будем просить Спасителя придать нам силы, чтобы прожить и этот день. Накладываю эпитимью: отдаете мне все сигареты и те, что спрятали тоже, и прочитайте десять раз Ave Maria во имя Божьей Матери.
– Да, Ваше Высокопреосвященство, но… эти… но сначала – можно я запру их в клетке?
– Поступайте, Контарини, как считайте нужным, однако я полагаю, что мы уже доказали себе силу наших душ, и что бы ни случилось, воспринимаем кур только как кур.
Он увидел, как его секретарь склонил голову и с яростью посмотрел на двух пернатых, продолжавших клевать невидимые крошки и продвигаться к столу кардинала.
В продолжение мессы Контарини вел себя, как всегда. Можно было предположить, что
