принадлежали тени, сопровождавшие их все эти дни. Это были два близнеца, два молодых человека невероятно похожих друг на друга, до того, что хотелось потереть глаза в страхе, не двоится ли. Они не решались ни закрыть ставни с разбитыми стеклами, ни оставить так и собирать осколки. Именно в этот момент они увидели его. Да, он хорошо их разглядел – там стояли два близнеца.
Их взгляды встретились… ветер продолжал свистеть, и вода заливала комнату.
Два молодых пресвитера – кто они? Почему они в белых одеяниях, как у священников. Он раньше их никогда не встречал, но почувствовал, будто видел их прежде…
Блеск молнии осветил стены, окна, лица, терроризируя животных в комнатах кардинала и собаку в глубине двора. И на мгновение осветились все три лица, разглядывающих друг друга из окна. Они признали друг друга.
Теперь Этторе Мальвецци вспомнил, на кого так походили эти близнецы и… бросился на колени молиться, благодаря Господа за это божественное озарение. Два молодых священника, поливаемые дождем, с развевающимися одеяниями от сильного ветра, неподвижно смотрели в окно.
Прошло бессчетное количество времени в этой отстраненности, пока гром, молнии, низкие тучи и дождь будто «заявили» о наступающем потопе.
– Теперь всё пройдет… теперь все пройдет, кончено, кончится все… – повторял растроганный до слез кардинал.
Именно в этот момент в комнату вошел брат Контарини.
Вид коленопреклоненного кардинала, залитого дождем, стоящего на осколках стекла; распахнутое окно; ветер, гоняющий по комнате бумаги; вода, замочившая занавески и мебель и уже стекающая под кровать, куда спрятались перепуганные животные, его парализовал. У него почти не было времени заметить, что и окно напротив тоже раскрыто, и там тоже выбиты стекла, но внезапно погаснувший в том окне свет напомнил ему, что наступил вечер.
Подошел к окну, закрыл; стекла надо будет вставить, рамы починить. Поднял кардинала, у которого и лицо, и волосы были мокрыми, выдал ему сухую одежду.
Прошло не меньше часа после того, как стекло в окно было вставлено и рама починена. Кардинал переоделся в сухое и сел за свой стол. Распорядился – Контарини должен отнести письмо камерленгу.
– Можно мне его прочесть?
– Конечно, прочтите.
Контарини прочел письмо Мальвецци, в котором тот предупреждал камерленга, что на следующий день придет в зал для голосования. Короткое сообщение, без лишних объяснений, как будто писал человек, принявший окончательное решение.
Контарини, довольный решением своего кардинала, поторопился выполнить распоряжение. Пришел с посланием к камерленгу, когда тот уже собирался лечь спать.
Веронелли прочел письмо в его присутствии и поднял брови. Что он хочет этим сказать? Мальвецци изменил игру? Поменял идею и возвращается в конклав с надеждой? Или он сошел с ума, получив совет от тех теней за окном напротив, которых видит постоянно?…
– Как себя чувствует Его Высокопреосвященство? – спросил у капеллана.
– Я бы сказал, хорошо.
– Хорошо? В каком смысле, монсеньор? Что, у него появились новые притязания? Нет ли тут некоторого умственного волнения, типичного для его слабой натуры? Может быть, лучше было бы ему посоветовать еще немного отдохнуть, может, нужна консультация врача?
– Ваше Высокопреосвященство, позволю себе заметить, что никто и никогда не заявлял о больном мозге кардинала Этторе Мальвецци. И его поведение до сих пор было вполне умеренным, ясным, в соответствии с требованиями, что неоднократно отмечали и вы сами, Ваше Высокопреосвященство.
– Именно поэтому я и удивился этому письму, и потом оно вообще меня взволновало. Какая такая новость появилась, что изменила его настроение? Вы же понимаете, что я должен защитить конклав от дальнейших затруднительных положений. Достаточно того, что мы имели до сих пор. Вы сами знаете, какую передачу устроили вчера телевизионщики, нанеся большой урон престижу нашей ассамблеи.
– Ваше Высокопреосвященство, я не такой умный, как мой архиепископ, но могу гарантировать, что он спокоен и хозяин самому себе.
– Согласен, ну а если он завтра придет в конклав? Это должно означать, что он хочет что-то сказать или предложить? Понимаете? И я не уверен в том, что все обойдется благополучно.
– Что у него на уме, спросите лучше у него самого.
– Верно, идите, благодарю за совет. Скажите, что я ему позвоню, для визита время уже позднее.
Вернувшись в апартаменты своего кардинала, Контарини застал Мальвецци уже у телефона. Тут же удалился, вовремя понял – возникли проблемы, и разговор будет долгим. И действительно, этот телефонный разговор был нескончаемым.
По тому, каким спокойным, расслабленным и уступчивым тоном говорил Мальвецци, камерленг представил себе, в каком состоянии сейчас находится туринец, и разволновался еще больше. По тому, как мягко и приветливо, с видимым самоконтролем, не распространяясь о своих настоящих намерениях, говорил кардинал Мальвецци, похоже было, что его возвращение к голосованию ничего хорошего не сулит. Мальвецци явно что-то имел в виду и не хотел об этом распространяться. Можно было предположить, что вопрос о внесении его имени в список кандидатур возникнет снова, что, конечно же, приведет его к более уверенным позициям. Но кто в эти дни может дать гарантии того, что этот человек не останется в изоляции, с его видениями невидимых и тех теней за тем окном? Каждый день он рассказывал Контарини об этих визитах и о тех, кто там за тем желтым окном движется; после сегодняшнего, похоже, больше его никто не посещал. И теперь что? Откуда у него взялась такая уверенность? Может быть, его кандидатура в списке голосований не так уж его и беспокоила? Но чья же тогда из Святой Коллегии? Кто мог сообщить ему о необходимости завета? О каком наставлении говорит Мальвецци?
Веронелли расставлял Мальвецци многочисленные ловушки, задавал ему сотни тысяч вопросов. Кардинал из Турина не сдавался, стоял, как скала, на своем праве и долге «голосовать завтра за папу…». Нет, с этим человеком не было способа договориться. Этторе Мальвецци продолжал аппелировать к секрету перед Богом и своей совестью.
Они расстались холодно, не забыв кратко поговорить о жертвах в Риме в эти дни; кардинал попрощался и остался один на один со всей своей тоской.
Когда Веронелли упомянул о бедствиях и жертвах в Риме, он услышал успокаивающее – мол, все несчастья скоро кончатся, и через короткое время покой вернется и в Рим, и в мир.
27
Утром, в канун Рождества Этторе Мальвецци, кардинал из Турина, явился в конклав и, поздоровавшись, заметил у многих присутствующих одобрение своему появлению. Немедленно вычислил, – атмосфера в зале более чем нормальная.
Да, погода в течение ночи несколько улучшилась. О новых разрушениях в Риме больше не передавали. Наконец, хоть что-то положительное после беспорядочного множества новостей, одна хуже другой. Несколько кардиналов курии в обычное время жили в Риме, и невозможность прибежать в места, где буря больше всего свирепствовала и многое разрушила, именно в тех кварталах, где проживали они сами или их родные, добавляла к тяжести этого тюремного заключения и другие тревоги.
Прошли почти четыре долгих месяца. Наступал день Рождества. Рим и христианский мир были в полной уверенности, что этот день католические сироты отпразднуют избранием высшего пастыря. Но общий мир кажется не особенно тревожился этим обстоятельством; трюк той дурной передачи был понят, как фальшивая тревога, как способ оттягивания внимания от Сикстинской капеллы, как будто в этой задержке был заинтересован злой дух, не желающий выборов нового понтифика.
Подойдя к мраморным вратам, которые делили на две части Сикстинскую капеллу, многие кардиналы останавливали Мальвецци. Кто говорил ему комплименты за отличный внешний вид, кто подшучивал над его мнимой болезнью. Кто спрашивал в упор – нужно ли голосовать за него. Кто, из наиболее подозрительных, спрашивал – не придумал ли он еще какой каверзы, или не имел ли какого нового предложения. Кто с таинственным видом просил его поговорить с ним вечером, один на один, в его апартаментах. В результате, загадочная улыбка Этторе Мальвецци и его доброжелательные ответы дезориентировали собеседников.
