Неизвестный Есенин

явилась сюда, будучи нанятой вести большевистскую пропаганду, что, учитывая мое действительное положение, звучит как неудачная шутка.

Элизабет (сестра Айседоры, тоже преподавала в школе танца — Авт.) говорит, что я никогда прежде не танцевала так хорошо, и восторгается моим искусством, как оно «выросло». Что ж, хоть это утешает».

Это было только начало.

Денег не было, предложений выступать не было. «Я подписала три контракта, и была обманута три раза». Разрешение на пребывание в Германии практически истекало. С политической точки зрения она являлась персоной нон грата, а посольство России, не вдаваясь в объяснения, не выдавало ей российский паспорт. Она объясняла, что ей нужно поехать во Францию, чтобы продать дом, а Франция не дает ей въездной визы, утверждая, что она большевичка. Россия хранила гробовое молчание и издали наблюдала, чем закончится инцидент.

«Я здесь совсем без средств. Я не могу двинуться отсюда. Уже четыре недели в отеле, больше не дают еды. Один американский друг приносит мне каждый день кусок ростбифа, но у него тоже нет денег. Я телеграфировала Гордееву, но ответа нет».

Гордеев уже давно перестал посылать Айседоре деньги за аренду.

«16 декабря 1924 года. Берлин. Дорогая Ирма, почему ты не отвечаешь на мои телеграммы и письма? Уже шесть недель у меня ни слова от тебя, хотя я все время посылаю авиапочтой письма и телеграфирую.

Я абсолютно на мели и в растерянности здесь, в этом по-настоящему враждебном городе. У меня нет ни единого друга. Они отказали мне в визе даже по венскому контракту. Возможно, И. (Илье Ильичу Шнейдеру, секретарю Айседоры — Авт.) лучше сесть на аэроплан, прилететь сюда и спасти меня, чем вскоре вам присылать венок на мои похороны? Но почему вы не отвечаете ни на одно письмо или телеграмму уже шесть недель? Ваша умирающая Айседора».

Теперь исследователи жизни и творчества Дункан заявляют: «Ее отношения с менеджерами не складывались. Движимая идеей добыть деньги для школы в России, она подписала контракт с менеджером, которого никогда в жизни не видела, и это вышло ей боком». Но вот что пишет сама Айседора: «Этого (…) надо сослать в Нарымский Крым. Он не имел права рекомендовать человека (…), который просто жулик».

Известно, что о контракте с менеджерами договорились друзья Айседоры за ее спиной, когда она находилась на гастролях в Сибири. Ей оставалось только подписать его. Ирма пишет: «В середине августа Айседора возвратилась в Москву, чтобы подписать контракт на турне по Германии, о котором Ирма и ее друзья договорились в ее отсутствие».

Следовательно, все ее невзгоды и провалы заранее были кем-то предусмотрены и спланированы. Более того, двое американских студентов, которые из своих скудных средств приносили Айседоре кусок ростбифа (они же дали телеграмму Макдугаллу, взывая о помощи Айседоре), были потом исключены из университета.

«Все страны отказали мне в визе из-за моих политических связей (подчеркнуто Айседорой — Авт.). Что у меня-за политические связи? Где они, мои политические связи, хотела бы я знать?»

Письма из Германии звучат куда более отчаянно, чем те, которые она писала во время ужасных гастролей в Туркестане. Там, по крайней мере, рядом с ней были ее менеджер и пианист, и она их еще подбадривала. Здесь она оказалась в одиночестве, а главное — без работы. По всей вероятности, материальные трудности она переносила гораздо легче, чем душевное одиночество и бездеятельность.

«Я готова покончить с собой… Я страшно одинока и отдала бы все, чтобы оказаться в этой «ужасной комнате» на Пречистенке».

По словам Исаака Дона Левина, американского корреспондента, навещавшего Айседору в Берлине, чтобы поддержать ее дух, она была вынуждена танцевать в полицейском участке, чтобы они удостоверили ее личность.

И все-таки, хотя на Айседору обрушился весь свет, она считала себя правой, и поэтому решила бороться до конца. Она объявила, что опубликует свои письма: «Книгу стоит писать, если она сумеет помочь другим людям. Я хочу сказать правду о моих романах и о моем искусстве, ведь весь мир совершенно погряз во лжи».

Газета «Чикаго трибюн» уже успела опубликовать сообш, ение о намерении Айседоры продать свои любовные письма и, чтобы заполучить их, в Берлине появились американские корреспонденты. Заявление Айседоры воспринято было как ультиматум. Она тут же получила несколько телеграмм с угрозами, а кое-кто пошел на уступки, «предложил заплатить ее долги и гарантировал ее следующее выступление в случае, если она откажется продавать свои любовные письма».

Айседора не торопилась продать свои письма, ведь ей предстояло написать книгу и продать ее издателям. Из письма Ирме:

«Единственная моя надежда в смысле денег — это мемуары. Я встретила хорошего друга, который займется книгой, но мне нужны все письма и документы, находящиеся в чемодане в Москве. Отдай их только тому, кто придет к тебе от Исаака Дона Левина».

И это было в то время, когда Айседора бедствовала в Берлине, когда русские менеджеры начисто обобрали ее, не заплатив ни копеики за два ее триумфальных выступления. Ей нечем было рассчитаться за пребывание в дорогом отеле и не на что выехать в Париж. Ей, Айседоре, не давали визу во Францию, потому что она приняла советское гражданство.

Три месяца взывала она о помощи, писала письма всем друзьям в Россию, во Францию, в Америку — и все друзья хранили гробовое молчание. Видно, пропаганда делала свое дело. Зачем нужно было загонять Айседору в это безвыходное положение?

Очевидно, обе стороны были уверены, что Айседора начнет говорить. На Западе ее давно прозвали «красной». А красные комиссары не могли не знать, что на душе у нее накопилось много горечи и обиды, и что она поведет антибольшевистскую пропаганду. Для этого важно упредить ее действия. Чем яростнее будет Айседора обвинять большевиков и судиться с русскими менеджерами, тем «забавнее» будет выглядеть весь этот спектакль. Надо только вовремя подливать масло в огонь.

Но Айседора говорила правду и тем, и другим. Ирма вспоминает ее заявления, которыми она обыкновенно заканчивала свои выступления:

«Вы запрещаете мне танцевать «Интернационал» и называете меня «большевичкой»?! Но точно так же большевики «запретили» мне танцевать «Славянский марш» Чайковского. Я им сказала то, что скажу и вам:

— Я буду танцевать «Славянский марш», даже если меня за это посадят в тюрьму. Я добавила: «лучше сидеть в тюрьме, чем быть съеденной клопами в их лучшем отеле! (Взрыв хохота)».

«Вы спрашиваете, почему большевики мне запрещали танцевать «Славянский марш»? Чайковский вставил фрагменты царского гимна «Боже, царя храни!» Царя, которого они расстреляли в подвалах Екатеринбурга, расстреляли всю семью.

Я видела этот подвал. Как в стране Свободы (Америке) нет больше Свободы так в большевистской стране нет больше ни свободы, ни большевиков. Там много прекрасных «товарищей», которые спокойно сидят рядом и наблюдают, как мы голодаем. Думаю, они вполне созрели, чтобы быть сосланными в Нарымский Крым».

«Мои друзья все покинули меня. Вся ирония ситуации в том, что появилась последняя сплетня, будто я получаю огромные суммы от Советов».

«Меня называют «красной». Обо мне пишут, что я «большевичка». Раз я из Москвы, где я тщетно разыскивала большевиков. Я их встречала в Париже, Нью-Йорке. Но в Москве я не встретила ни единого большевика. Но я увидела много маленьких детей, умирающих с голоду».

Почему она так говорила?

Первый большевик, с которым Айседора и Ирма познакомились в поезде, ничем не напоминал кровожадных большевиков с французских предвыборных плакатов. Это был очень юный, очень застенчивый, интеллигентный большевистский курьер, владевший шестью иностранными языками. Он