Неизвестный Есенин

должны принять предложение партии. Если они пригласят детей из Москвы, московская школа будет спасена. И когда Советы увидят, какой успех имеют дети, они наверняка сделают что-нибудь для школы…

Мне бы хотелось посвятить себя целиком созданию великолепного социального центра, а не небольших групп, которые силой обстоятельств вырождаются в театральные группы, как в Москве. Но, как бы то ни было, самое главное — делать что-нибудь, положить начало. Лучше московская школа со всеми ее неустройками, чем вообще ничего».

Айседора довольно-таки преуспела в своих переговорах и сумела заручиться поддержкой коммунистических лидеров Франции. Но от них мало что зависело, все решалось в России. А советское правительство не давало согласия и не выпускало детей за рубеж, не без оснований опасаясь, что дети не вернутся в Россию.

Именно так и случится, когда дети школы Дункан поедут в Америку. В 1928 году после гибели Айседоры Ирме удалось вывезти одиннадцать лучших учениц в США, где их необыкновенно успешное выступление (организованное тем же импресарио Солом Юроком, что и гастроли Дункан в 1922 году) продолжалось полтора года, пока власти в Москве категорически не потребовали немедленного возврапдения. Ирма рассказывала, что советский представитель в Вашингтоне Боровский провел со старшими ученицами секретное совещание, грозя суровыми репрессиями их родным в СССР. Ирма в Россию не вернулась и уговаривала девочек остаться с ней, обеш, ая им блестяпдее будущее на Западе, но безуспешно.

Г. Лахути пишет: «С ужасом прочла она вскоре в американских газетах сообщения, что будто бы участницы турне по возвращении в Москву подверглись репрессиям. Проверить это она не могла, связь с ученицами прервалась на много лет».

«Возвращаться в Москву, где школа не получала ни копейки дотации от государства, Ирма сочла невозможным. Кроме того, тяжелую душевную травму причинил ей разрыв с И. Шнейдером, который предпочел ей одну из юных учениц. Она осталась в Америке… В Нью-Йорке она открыла свою школу танца Дункан, которой успешно руководила многие годы».

«Сообщения в американских газетах о репрессиях по отношению к ученицам, мягко выражаясь, были преувеличенными. В Москве их ждало полное равнодушие: их уже, можно сказать, не ждали. За время поездки их школа была вытеснена из особняка на Пречистенке и фактически перестала существовать».

Все каналы к концу 1925 года были перекрыты. В распоряжении Айседоры оставался единственный выход — писать книгу. По поводу своей книги и предстоящих трудностей Айседора написала в предисловии:

«Сознаюсь, меня охватил ужас, когда мне впервые предложили написать книгу. Я пришла в ужас не потому, что жизнь моя менее интересна, чем любой роман, или в ней меньше приключений, чем в фильме, не потому, что моя книга, даже хорошо написанная, не явилась бы сенсацией эпохи, но просто потому, что предстояло ее написать.

Мне понадобились годы исканий, борьбы и тяжелого труда, чтобы научиться сделать один только жест, и я достаточно знаю искусство письма, чтобы понять, что мне потребуется столько же лет сосредоточенных усилий для создания одной простой, но красивой фразы».

Уединившись в маленьком домике на берегу моря, Айседора весь 1926 год напряженно работала над книгой, понимая, что в ней единственная надежда на восстановление истощившегося состояния и на содержание московской школы. И все-же не теряла еще надежды, что ей удастся найти средства на приезд ее школы. Это будет прекрасный праздник в Париже. Дети смогут выступить и в «Трокадеро», и в Ницце, где у нее студия и домик. Дети прекрасно отдохнут на море. И у школы будут средства. Она часто ездила в Париж, вела переговоры, заручалась поддержкой, надеялась, теряла время и остаток скудных средств. И вдруг Айседора узнает, что Ирма и Шнейдер повезли детей на гастроли в Китай! На Лазурный Берег средств не нашли, а в революционный Китай, где было весьма небезопасно для детей, средства нашли. Разве это не предательство?

Это было для Айседоры не просто ударом или знаком неуважения, невнимания, она отдавала себе отчет, что советские руководители с ней больше не считаются. Ее просто игнорируют.

М. Дести, а вслед за ней и другие, напишут: «Она пришла в ярость, узнав, что Ирма, Шнейдер и ее русская школа ездили на гастроли в Китай, не посоветовавшись с ней». «Айседора тут же послала протест советским властям, выражая недовольство тем, что это первое, что она узнала о школе на протяжении 6 месяцев».

Утешало только то, что отзывы о гастролях студии Дункан были самые восторженные: «Студия Дункан чарует аудиторию!» (Пекин, 1926). «Танцы студии Дункан — это самое прекрасное, из всего того, что нам приходилось видеть!» (Тяньцзинь, 1926). «Студия Дункан принесла весну в Шанхай!» (Заголовок к статье в «China Press», 1926).

«Национальное правительство и вся общественность революционного Китая искренне благодарят Вас за посещение Государственной московской студией Дункан (…) столицы революционного Китая и видят в этом приезде и горячем внимании масс и общественности к гостям из Советской России новое подтверждение нашего взаимного понимания и глубокой дружбы», — так было написано в послании кантонского правительства к А.В. Луначарскому 1927 года.

А вот как отозвалась о гастролях школы Дункан белогвардейская газета «Наш путь», издававшаяся в Тяньцзине:

«Комсомол мадам Дункан — не искусство. Это агитпоездка на Восток».

После таких публикаций Айседоре было трудно понять, почему советское правительство так неблагодарно относилось к ней и ее школе.

Глава 7 О темных личностях и вездесущей Мэри

Нам практически ничего не было известно о жизни Айседоры в Советской России, еще меньше мы знали о ее смерти. Собственно говоря, только то, что написано в энциклопедии: погибла в результате несчастного случая в автомобильной катастрофе. Будто бы «красный шарф с длинными концами съехал с плеча Айседоры и скользнул к заднему колесу. Вмотавшись в спицы у шарф дернул горло Дункан. В один миг крепкая ткань переломила позвоночник и порвала сонную артерию. Смерть наступила мгновенно» (Петр Моргани. Последнее любовное письмо Айседоры).

Произошло это в Ницце 14 сентября 1927 года, возможно, поэтому пишут о многочисленных свидетелях ее гибели. Ну как же — Ницца! Бархатный сезон! Богатые отдыхающие. И божественная Айседора, всегда в окружении поклонников.

Тот же автор, Петр Моргани, пишет: «Дикая толпа отдыхающих набросилась на шарф, искромсала его ножницами на куски, считая, что «веревка повешенного» приносит счастье». Резонно считать, что если было много свидетелей, значит, записано много показаний. Ничего подобного. Есть, по существу, только два свидетельства: Петра Моргани и Мэри Дести, причем свидетельство одного противоречит свидетельству другой.

Глубоко ошибаются те исследователи, кто утверждает, что трагедия Айседоры произошла на виду у людей, якобы многие видели ее на спортивной низенькой машине, и по ветру развевался красный шарф.

Кто же на самом деле присутствовал при гибели Айседоры?

Вот что пишет Мэри Дести. Их в тот вечер было трое: она, Айседора и кинооператор Иван. Кстати, даже выглядела Айседора, по мнению Мэри, иначе, чем в воспоминаниях П. Моргани («толстая женщина с вечно заплаканными глазами»). Была Айседора весела и беспечна. Пообедали в маленьком ресторане, потом вернулись в студию, и там, в ожидании «Бугатти», — шофера гоночной машины — Айседора создала свой последний танец под музыку (с пластинки) необычайно популярной в тот год американской песни «Прощай, черный дрозд!»: