все. Опубликовано в бакинской газете 10 мая, но написано оно в Тифлисе, до 9 мая: «Здесь, в Тифлисе, на наших глазах писались эти мучительные стихотворные послания «К матери», «К сестре», «К деду» и их воображаемые ответы» (Тициан Табидзе. Есенин в Грузии). Даты указывают, как пристально следил Есенин за всем, что происходило в стране, как мучительно переживал события.
На съезде прозвучала еще одна ленинская инструкция — о недоносительстве, причем в расширенном и углубленном варианте: «Ленин нас когда-то учил, что мы страдаем не от доносительства, а от недоносительства. Можно быть прекрасными друзьями, но раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше, идти на доносительство. Каждый член партии должен быть агентом Чека», — такими словами напутствовал молодых партийцев старый еврейский большевик Сергей Иванович Гусев» (Я.И. Драбкин).
Есть сведения, что на вопрос о Есенине Сталин якобы ответил: «Он мне не мешал». Но это далеко не так. Есенин мешал, еще как мешал! Мешал всем строителям новой жизни.
Все писатели объединились в группировки, союзы, общества, а он оставался сам по себе и, вопреки постановлениям и резолюциям партии, отстаивал право на свободу творчества. В партийном руководстве говорилось: «Критерием подхода к проблеме организации литературной жизни 20-x гг. было и остается для советского литературоведения положение резолюции ЦК ВКП(б) от 18 июня 1925 года». А резолюция требовала: «Как не прекращается у нас классовая борьба вообще, так она не прекращается и на литературном фронте». А Есенин всех поэтов, писателей, художников объединял, собирая под своды своего «Вольнодумца». И по аналогии с лозунгом «Вся власть Советам!» выдвинул свой лозунг «Вся власть поэтам!» Одни видели в этом мальчишество, другие — хулиганство, а третьи — контрреволюцию.
Да и своей лирикой он просто срывал планы правительства! Патриотическими настроениями он поворачивал молодежь лицом к стране, к деревне. Это потом скажут: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна». И осудят интернационалистов и космополитов. А в те годы пронзительная задушевная лирика поэта была несвоевременна, потому что готовились новые бои и новые революции: революция в деревне и культурная революция. А молодежь страны Советов в эти годы, забросив настольную книгу Николая Бухарина «Азбука коммунизма», вся обратилась к поэзии Есенина.
А песню «Ты жива еще, моя старушка?» буквально через неделю после создания пели в Москве и Одессе. Автора музыки тотчас забыли, музыку объявили народной. Автором был студент Московской консерватории Василий Николаевич Липатов, земляк Есенина, очень одаренный юноша, немало пострадавший потом «за Есенина». (Н. Обыденкин. «Россия поклоняется Есенину…» Рязань, Узорочье, 2001). Так было во всех городах.
Все точно с ума посходили. Объединялись в есенинские общества, читали его стихи, переписывали в заветные тетради, писали ему письма со всех концов необъятной страны. И какие письма! Вот одно из них:
А потом, получив ответ Есенина, совсем ошалел от счастья. И это не рядовой комсомолец, а комсомольский вожак города Николаева. Такой популярности при жизни даже Пушкин не имел! А после смерти Есенина скажут: «О Ленине так не жалели».
Конечно, Николай Бухарин мог прийти в бешенство, было от чего. Есенин увел за собой всю молодежь страны! Даже Максим Горький не выдержал, вмешался, подал совет из своего «прекрасного далека» дать умный подзатыльник: «Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае — не та лирика, которую требует время и его задачи, огромность которых невообразима».
Как должен был реагировать на такие письма Николай Бухарин? Обстановка в стране для партийного идеолога Бухарина была далеко не простой и не легкой. После партийной чистки 1921 года многие партийцы, не согласные с политикой партии, выходили из партии сами, например Василий Наседкин, побывавший в 1921 году на родине в Башкирии. Можно только предполагать, что услышал Василий Федорович на родине и что он там увидел. Увидел, как на деле воплощается политика большевиков в жизнь. Но теперь, в 1924 году, все как будто менялось в лучшую сторону: в год смерти Ленина было принято в партию «четыреста тысяч от станков горячих — Ленину первый партийный венок», по словам Владимира Маяковского.
Видимость единства с народом была соблюдена, но Союз начал трещать по швам, потому что новое пополнение — в основном молодые люди — значительно отличалось в убеждениях от тех, кто ринулся в революцию в 1917 г. Они устали дожидаться мировой революции, и потому в 1925 году Бухарину пришлось много выступать с докладами, обращенными к комсомолу и молодежи, вразумлять, наставлять, доказывать, воспитывать («Ленинское воспитание молодежи», «Комсомол, за углубленную большевистскую работу!», «Учительство и комсомол», «О работе комсомола» и т. д.).
С комсомольским вожаком из Николаева он поговорит особо. Поговорит и тотчас «перевоспитает». Марка Цейтлина, страстного есенинского почитателя не стало, с новым именем он перешел в новое качество. Бухарин жаловался в письмах, оправдываясь, что его буквально затравили. Видно, потому и официальную статью о Есенине назовет прямолинейно: «Злые заметки». Всех пролеткультовцев настроил против него! «Многие критики не могли забыть «Москвы кабацкой» и наперебой упрекали Есенина в отсутствии выдержанной пролетарской идеологии». «Мужик, кулак. Он из тех мужиков, кто французскую революцию погубил», — говорили они про Есенина. «В то время в нашей прессе уже возникло пренебрежительное слово «есенинщина» (В. Мануйлов). Понимал ли хоть сколько-нибудь партийный руководитель, каково приходилось Есенину от его травли?
Совершенно справедливо характеризует Станислав Куняев
Так было на Кавказе, так было в Ленинграде, так было и в Москве. Гурвич вспоминает: «Я Есенина обожал, зачитывался его стихами, другим советовал читать их. За это мне здорово попадало от Пира (Пиравердиева) и особенно от Тарасова (напостовцы, сотрудники газеты «Труд»)». А вот убеждения молодого «октябревича» Безыменского: «Но ты — поэт. И враг. И пусть!/ Но все же странно, право слово,/ Что выучил я наизусть/ Твои стихи — врага лихого». Этот «октябревич» называет Есенина врагом. Есенин, конечно, не был другом, но не был и врагом пролеткультовцам. Они же почти все считали его недругом советской власти. Надо сказать, что пролеткультовцы не только Есенина считали несоветским поэтом, как ни покажется странным, пролеткультовцы и Маяковского не считали советским. Это потом, в 1935 году, когда Сталин «прозреет» для другого решения и воздаст должное «лучшему, талантливейшему поэту», все литературоведы сделают и Есенина советским.
О рапповцах, которые доставляли Есенину много неприятностей и буквально отравляли ему жизнь, пишет и Галина Бениславская:
А после гибели Есенина все рапповцы, октябристы, напостовцы объявили себя друзьями Есенина и писали свои «дружеские» воспоминания.
На основе изученных документов Виктор Иванович Кузнецов («Сказка об «Англетере». «Совершенно секретно», № 9, 1998) пришел к выводу: «Практически вся компания свидетелей, понятых, поставивших свои подписи под документами о смерти Есенина, — сексоты ГПУ». Этот вывод подтверждается фактами —
