Неизвестный Есенин

так: «Он и тогда бродил по московской земле гостем нечаянным и чужеземцем. Наивный политический максимализм и сельский лиризм народнического толка уже сталкивались в нем с наступающими мотивами политического пессимизма и социально-утопической героики».

Типичная для писателя социалистического реализма фраза!

В родной деревне тоже произошли перемены не в лучшую сторону.

Из письма Жене: «Дома мне, несмотря на то, что я не был там три года, очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах теперь говорить неудобно».

Нет любви ни к деревне, ни к городу,
Как же мог я ее донести?
Брошу все. Отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси.

Есенин действительно в этот период много путешествует. Побывал в Ростове-на-Дону, Новочеркасске, Таганроге, Кисловодске, Пятигорске, Баку и Тифлисе. Но в том же письме Жене Лившиц скажет о вредности путешествий для него. Почему? Да потому, что во время путешествия в Туркестан Есенин стал свидетелем другой величайшей трагедии нашего народа.

В хронологии жизни и творчества Есенина за 1921 год есть такие пометки:

«16 апреля. Выехал в Туркестан. Первая неделя мая. Вынужденная остановка в Самаре.

12 и 13 мая. Приезд в Ташкент.

30 мая — 2 июня. Выезжал из Ташкента в Самарканд.

До 10 июня. Вернулся в Москву».

Выходит, целый месяц добирался в Ташкент. Поезда плохо ходили? Конечно. Всякие непредвиденные остановки? Безусловно. Но назад-то ехал только неделю. В чем же дело? Вынужденная остановка в Самаре вызвана жестокой необходимостью. Именно в это время по приказу Ленина и ЦК Красная армия под командованием М. Тухачевского подавляла кулацкие восстания на родине Ильича и в близлежащих губерниях Поволжья.

«В банде Антонова к 16 июля осталось всего около 1200 человек, в то время как в начале мая их было около 21 тысячи» (Из докладной М. Тухачевского Ленину — Авт.). Число восставших по всей России доходило до 150 тысяч. Восстание было вызвано грабительской продразверсткой, что обрекало крестьянский люд на голодное вымирание. Расправа с восставшими была жестокой. Ныне «Российская газета» от 22 августа 1997 года опубликовала этот документ под заголовком: «Жалея патроны, топили в реке». А рубрика названа «Забытая история». Не забытая история — опять же — сокрытая в секретных архивах. Ленин был убежден в том, что большевики не удержат власть. Он считал ситуацию в стране «абсолютно провальной» и потому дал поручение Вячеславу Молотову «подготовить переход партии к работе в подполье».

В письме из Самары Есенин пишет Мариенгофу: «Был Балухатый, рассказал много интересного». О чем мог рассказать профессор Самарского университета Сергей Дмитриевич Балухатый? Должно быть, о том, о чем спустя 78 лет поведала «Российская газета», а в 2002 году опубликовала липецкая газета:

«Под пензенским селом Наровчат, где в 20-х годах базировалась часть войск Тухачевского, были обнаружены баллоны с боевыми отравляющими веществами. Есть свидетельства о двух тысячах жертв артхимического обстрела повстанцев около села Черныхова. Еще живо слово «тухачевки» — так называли в тамбовских и пензенских селах газогенераторные автомобильные душегубки, на 20 лет опередившие технологию фашистских газовых камер на колесах.

Десятилетия методы расправы с бунтовщиками держались в секрете. Ныне известный пензенский исследователь Юрий Вобликов обнародовал карту мест применения отравляющих веществ войсками красного полководца Михаила Тухачевского при подавлении антоновского восстания в 1921–1923 гг.». в тех боях с бунтовщиками отличился будущий писатель Аркадий Гайдар, с военными «заслугами» которого мы познакомимся чуть позже.

В Самаре в сознании Есенина окончательно оформился мотив «Пугачева». Он переделал окончание, вставил слова: «Дорогие мои… хорошие!..» — слова Антонова-Тамбовского, произнесенные им при прощании со своими соратниками.

Вариант шестой главы «Пугачева» при жизни поэта опубликован не был. После смерти Бениславской текст хранился у Назаровой. В настоящее время машинопись находится в РГАЛИ, ее текст поврежден купюрами — ножницами вырезано около ста строк. Вот откуда в письме слова:

«Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путешествий для меня. Я не знаю, что было бы со мной, если б случайно мне пришлось объездить весь земной шар? Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то, во всяком случае, что-нибудь разрушающее чувство земного диапазона».

Пушкин тоже в период южной ссылки сказал: «Но вреден север для меня». В письме из Саратова Сергей Есенин писал Мариенгофу: «Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня-таки сильно ошеломило».

Иванову-Разумнику: «Конечно, перестроение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял зато все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кой-что по этому поводу Вы уже слышали».

Так вот в контексте каких переживаний было написано письмо 19-летней Жене Лифшиц!

«Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают».

Недаром Надежде Вольпин Есенин показался не таким, как всегда, «даже мелькнула мысль, что в Есенине притаилась душевная болезнь. В сознании Есенина окружающие резко делятся на друзей и врагов».

Ну да что же? Ведь много прочих.
Не один я в миру живой!
И стою я, кривясь от корчи.
Черных сил заглушая вой.

Есенин сказал, что эту душевную болезнь лечат не в больнице, тут нужен пистолет юнкера Шмидта. Но у него было еще оружие — его поэзия. Он выработал свою программу борьбы:

Я пришел как суровый мастер
Воспеть и прославить крыс.

Требовалось немалое мужество объявить такое, тем более написать. Но выполнить задуманное можно только под маской хулигана, пьяницы, скандалиста — словом, под маской шута — только королевскому шуту позволено «истину царям с улыбкой говорить» или сболтнуть под пьяную руку. Разве