Неизвестный Есенин

Я верю в знание и силу человека.
Я знаю, что, стремясь по чудному пути, ^{(по нужному пути)}
Здесь, на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь ведь должен же дойти
Воистину к божественным пределам.
И все-таки, когда я в «Правде» прочитал
Неправду о Христе блудливого Демьяна,
Мне стыдно стало так, как будто я попал
В блевотину, низверженную спьяна.
Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос —
Далекий миф. Мы это понимаем.
Но все-таки нельзя, как годовалый пес.
На все и вся захлебываться лаем.
Христос — сын плотника — когда Он был казнен, ^{(когда-то был казнен)}
(Пусть это миф), но все ж, когда прохожий
Спросил Его: «Кто ты?», ему ответил Он:
«Сын человеческий», а не сказал: «Сын Божий».
Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,
И не было Его в стране Пилата.
^{(Платонов «Пир» — вот кто нам дал Сократа)} Так что ж, от этого и надобно подряд
Плевать на все, что в человеке свято?
Ты испытал, Демьян, всего один арест
И ты скулишь: «Ох, крест мне выпал лютый!»
 А что ж, когда б тебе голгофский дали б крест?
Иль чашу с едкою цикутой? ^{(Хватило б у тебя величья на минуту?)}
Хватило б у тебя величья до конца
В последний раз, по их примеру тоже.
 Благословлять весь мир под тернием венца
И о бессмертии учить на смертном ложе?
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил.
 Ты не задел Его своим пером нимало.
 Разбойник был. Иуда был.
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови со креста
Копнул ноздрей, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Но ты свершил двойной и тяжкий грех
Своим дешевым балаганным вздором:
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И скудный свой талант покрыл позором. ^{(И малый свой талант покрыл большим позором)}
Ведь там, за рубежом, прочтя твои «стихи».
Небось, злорадствуют российские кликуши:
Еще тарелочку Демьяновой ухи.
Соседушка, мой свет, пожалуйста, покушай!
А русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где лучший стих печатался дуплетом, ^{(Где образцовый стих печатался дуплетом)}
Еще отчаянней потянется к Христу,
Тебе же мат пошлет при этом. ^{(А коммунизму «мать» пошлет при этом)}
Позже стали известны заключительные строки «Послания…»:
Тысячелетия прошли, должно быть, зря,
Коль у поэта нет достойней речи.
Чем та, что вырвалась из пасти дикаря:
«Распни! Распни Его!
В Нем образ человечий!»

В период хрущевской оттепели я послала этот текст в Константиново в Есенинский музей. Сестры Есенина тогда еще были живы, и я, конечно, надеялась, что они подтвердят авторство. В своем письме я старалась убедить их, что столь блестящее стихотворение мог написать только Есенин. Ответа не получила и, естественно, обиделась.

Только многолетняя работа в ухтинском «Мемориале» помогла мне понять истинную причину ее молчания. Екатерина Александровна Есенина, не ответив на письмо (а, возможно, и благоразумно уничтожив его), тем самым оберегла от неприятностей не столько меня, сколько прошедшего через сталинские лагеря В.П. Надеждина. Ему бы точно не поздоровилось за хранение и распространение этого стихотворения. Посылая в Константинове свое письмо, я епде не знала, что Екатерина Александровна, ее муж и все друзья Есенина пострадали от репрессий и гонений, начатых еще Троцким и продолженных Вождем народов.

Со времен Пушкина ничья гибель не вызывала такого брожения в народе, как смерть Есенина. Все, кто верил в самоубийство и кто не верил, были убеждены: поэт был доведен до такого состояния. Есенин — первая жертва политических репрессий, с него начинается новая эра в уничтожении русской интеллигенции. Лучших из лучших. Вы можете возразить мне: почему с Есенина? Ведь были же до него расстреляны Гумилев, Ганин и другие. Но в случае с ними была соблюдена хоть какая-то видимость «революционной законности». Именно с Есенина начинается тот беспредел, о допустимости которого говорил Маркс, называя революционную этику «словесным хламом». Ленин вообще не сомневался, что история таких, как он, оправдает, и выдавал индульгенции на отпущение грехов будущим «громилам и шарлатанам».

С Есениным случилось чудовищное превращение: его подчистили, подкрасили, увековечили и поставили на полку рядом с теми, кто травил и преследовал поэта. А его «беспризорные дети» — стихи — бродят по свету в поисках своего казненного родителя.

«Послание евангелисту Демьяну Бедному», сохраненное Надеждиным, никогда в советской печати не появлялось даже в качестве приписываемых Есенину. Оно и до сих пор остается в числе «нереабилитированных» произведений. Стихотворение опубликовано было только в 1990 году на страницах еженедельника «Книжное обозрение» (А. Лацис, статья «Ищем неизвестного поэта»), потому и не попало в вышедшее совсем недавно Полное собрание сочинений Сергея Есенина.

Глава 7 Ответ из есенинской комиссии, или Новая заморочка

Обычно, чем больше расследуешь, тем меньше остается нерешенных задач.