страшным шумом вырываться пар. Он клубился, сшибался, превращаясь в большое облако, и поднимался все выше и выше. Вот уже и буквы на стене пропали в белом густом тумане. Мы пятились от пара, а он заполнил до краев переулок и стал клубиться над крышами, а во дворе электростанции раздалось «ура», и мы поняли, что это заработала наша электростанция и что через эту колонку она спускает лишний пар. В том конце, где мы стояли, не было пара, и за клубящимся туманом на той стороне тоже проглядывало чистое место.
– Эх, была не была, – крикнул Лешка и ринулся в самую гущу клубящегося пара. Мы с Женькой тоже ринулись, стараясь пробежать как можно скорее, чтобы снова оказаться на чистом месте. Пар оседал на лице и на одежде мелким моросящим дождем.
Когда мы пробежали густое клубящееся облако, туда и обратно несколько раз, то стали совсем мокрыми. Весь переулок, и крыши домов, и забор были мокрыми, как после дождя. И стена электростанции была мокрая, и белые огромные буквы от этого сияли еще ярче. Но больше всех мокрыми и сияющими были мы.
Горячка
Не успели мы привыкнуть к парящей колонке, как обнаружилось, что внизу у самой воды из-под крутого берега из огромной трубы бьет чистая вода. Мы с Лешкой видели эту трубу и раньше и даже забирались в нее, но не догадывались, что она тоже принадлежит электростанции.
Вокруг трубы сразу образовалось небольшое озеро горячей воды. И к этому озеру потянулись мальчишки со всего берега. Обычно самые удобные места занимали бабки и малыши, и поэтому мы часто забирались прямо в трубу. Вода шла в половину трубы, но с такой силой, что удержаться можно было, только упираясь руками и ногами в стенки. Один раз Женька не удержался, его понесло, он налетел на меня, нас понесло дальше вместе, мы налетели на Лешку, вытолкнули его и сами вылетели и плюхнулись.
А потом мы научились кататься в трубе, как с горы на салазках. Это Лешка придумал. Во дворе у него валялись две дырявые алюминиевые тарелки, он подобрал их, одну отдал мне, другую взял себе. Женька принес такую же тарелку из дому. Сунул под рубашку – и на улицу.
– Уходите отсюда! – загалдели бабки, купающие малышей.
– Спокойно, граждане, научный эксперимент, – сказал им Лешка и показал тарелку. Потом он для смеха надел ее на голову, и мы с Женькой тоже надели. И так шли мимо бабок и малышей к трубе.
– За мной! – скомандовал Лешка.
Мы полезли с тарелками в трубу. Идти против сильного течения было трудно, но мы наловчились отдыхать. Пройдем шагов пять, упремся спинами и пятками в стенки и висим над быстрым течением, как мосты. Мы с Женькой вскоре забеспокоились. Я подумал, что если так дальше идти, то можно провалиться в тот колодец, через который электростанция выпускает пар, или в какой-нибудь котел с кипящей водой. Мы так долго ползли против течения, что мне казалось, мы уже дошли под землей до нашего дома. Но Лешка все лез и лез вперед ради эксперимента, и мы с Женькой, хоть и сильно отстали, тоже продвигались понемногу. Отверстие трубы, через которое мы вошли, казалось отсюда совсем узеньким и туманным, потому что над водой поднимался пар. Да и нам становилось все труднее дышать.
– Все! – крикнул Лешка. – Отдыхаем – и поехали!
Я попробовал держаться над водой, но ноги у меня дрожали, и я крикнул Лешке, что не могу.
– Поехали! – скомандовал он.
Я положил под себя алюминиевую тарелку, сел на нее, но течение толкнуло меня в спину, вода переплеснулась через голову и понесла по трубе. И мы понеслись, а я услышал, как Лешка сзади закричал восторженно:
– С дороги! С дороги!
И мы с Женькой тоже что-то кричали.
Нас выбросило из трубы одного за другим, как торпеды, и мы, все еще восторженно вопя, плюхнулись в озеро и, когда вынырнули, увидели, что все бабки испуганно держат обеими руками своих малышей и стоят по краю озера, а мы, ошалевшие и распаренные докрасна, барахтаемся, отфыркиваясь и хохоча, оказавшись в самой середине.
Уголь
И снова пришла зима. Из ворот электростанции, запорошенная снегом, тянулась узкоколейка. На рельсах стояли две ржавые вагонетки. Узкоколейка кончалась там, где начинались черные горы шлака. Много лет подряд еще до войны и до эвакуации из ворот электростанции вывозили сюда одну за одной вагонетки с огненным шлаком. Сверху он быстро остывал, а внутри несгоревшие частички угля продолжали тлеть и давали тепло.
Все подножье шлаковых гор было изрыто пещерами. Это сделали мы, мальчишки. Электростанция работала с перебоями, и когда она надолго останавливалась, мы рылись в пещерах каждый день, выбирая уголь для своих печек.
У меня тоже было ведро, саперная лопатка и железное сито, согнутое из кровельного железа. На сите я просеивал мелкий шлак и выбирал кусочки угля. Каждый день перед школой я находил себе пещеру и рылся в ней, пока не набирал бабушке топки, чтобы хватило до завтра.
Когда была сильная метель, в школу я совсем не ходил, а за углем ходил. Один раз нашел теплую пещеру, часа три копался, заглянул в ведро – меньше половины. Порылся еще, докопался до горячего шлака. От телогрейки и рук стал подниматься приятный пар, спать захотелось. Я пригнулся, прополз с полметра и лег животом и щекой на горячий шлак, чтоб согреться. Снаружи, где остались мои ноги, мела метель, а здесь было хорошо, приятно кружилась голова. От шлака прямо перед глазами поднимался голубоватый газ с примесью белого пара, и в нем стали вдруг появляться разные лица, как будто я в кино пришел и пускают сразу много лент, только очень медленно. А потом все киноленты оборвались.
Нашла меня соседка. Проснулся я в больнице. Врачи сказали, что я отравился газом. Пока я выздоравливал, электростанция снова заработала. Высокая железная труба выбросила огромный столб густого дыма, и над нашим домом через все небо протянулся колеблющийся развивающийся шлейф, уплывающий дальше по ветру черным облаком.
Вечерами по ржавым рельсам узкоколейки громыхали вагонетки с раскаленным шлаком. Женщины- кочегары тяжело толкали их в гору, а на самой вершине опрокидывали – и вниз летели огни и искры. Некоторые куски долетали до самой реки и с шипением катились по льду заливчика.
Мы, береговые мальчишки, с ведрами, совками и кочережками, только и ждали этого момента, кидались вверх по склону, навстречу летящим искрам и огням, чтобы выхватить самые крупные угли. Шлак на открытом воздухе сразу тускнел, делался серым и неприметным, а каждый несгоревший кусочек угля долго лежал раскаленным.
Женщины-кочегары кричали нам, чтоб мы уходили от греха подальше, но мы их не слушали, окружали со всех сторон ползущую медленно вниз огненную лаву и растаскивали ее совками и кочережками. Жара была такая, что то и дело у кого-нибудь вспыхивали варежки или начинали вдруг дымиться бурки, телогрейка.
Одному мальчишке с соседней улицы не досталось места хорошего, он решил пристроиться сверху лавы, но шлак под ним неожиданно поехал, и в одну секунду он оказался в середине огненной лавы. Одежда на нем вспыхнула, он закричал, скатился пылающим клубком к подножью и побежал. Женщины-кочегары хотели его остановить, чтобы потушить, но он не слышал, что они ему кричали, и бежал по нашему переулку домой к матери. Только около дома удалось его повалить в снег. Потушили, потом отвезли в больницу.
Базар
Иногда меня посылали на базар. Я любил туда ходить, мне нравилось смотреть, как люди торгуются, бьют по рукам, играют в три карты. Я-то уже давно знал, что эта игра существует для обмана, но некоторые не знали и попадались в ловушку.
Дядька в кожаном пальто был ужасно ловкий, он перекидывал три карты на маленькой фанерной дощечке и бойко приговаривал:
Табачники на базаре были самые веселые и шумные.
кричал один, не обращая внимания на милиционера. А что ему милиция, когда он инвалид войны.
старался
