двенадцать бюллетеней. Баллотировались даже кандидаты от мелких группировок, например, от «Женского союза за спасение Отечества» и от группы, называемой «Социалисты-универсалисты» — эти могли рассчитывать на самое ничтожное количество голосов. Участвовали политические и общественные объединения и покрупнее, и среди них «Православные приходы». было ясно, что основная борьба развернется между кадетами, левыми эсерами и большевиками. Результаты голосования были опубликованы 30 ноября. Кадеты получили 245 006 голосов, левые эсеры — 152 230 голосов, большевики — 424 027 голосов. Так что большевики имели незначительный перевес в количестве отданных за них голосов против суммированных итогов голосования за партии их противников.
В Москве и в некоторых других крупных городах большевики также получили большинство голосов. В провинции же, где они еще не успели как следует пустить корни, складывалась совершенно иная картина. Когда были подведены итоги голосования по стране, оказалось, что на выборах победили левые социалисты-революционеры. Из общего числа 41,7 миллиона голосов левые эсеры получили 20,8 миллиона, а большевики только 9,8 миллиона голосов. Вот и получилось, что партия левых эсеров, предтечей которой была «Народная воля», одержала сокрушительную победу над большевиками, считавшими себя последователями Карла Маркса.
Для Ленина результаты выборов вряд ли явились большой неожиданностью, во всяком случае, он твердо решил, что они не должны стать помехой его курсу. За кулисами выборов большевики проделали молниеносный, гнусный маневр: избирательная комиссия в полном составе была арестована и доставлена в Смольный. Одновременно с этим Моисей Урицкий, убежденный большевик, был назначен комиссаром по выборам. Он получил неограниченное право проверять личности избранных депутатов и решать вопрос о выдаче им мандатов. Затем начались домашние аресты; редакции и небольшие типографии, в которых оппозиционные партии все еще печатали свои листки, были закрыты. И наконец произошло воистину знаменательное, но и недоброе событие. Специальным декретом Военно-революционный комитет был распущен, а вместо него была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Эта комиссия стала самым страшным оружием из всех, имевшихся в арсенале большевистской партии. Функции ЧК никогда не уточнялись, зато они перечислялись в различных декретах как задачи ЧК, и в конце каждой формулировки стояло загадочное: «и т. д.». В сущности, под этим «и т. д.» и подразумевалась настоящая деятельность ЧК. Главной ее задачей было устрашение противников нового режима, чтобы никто и пикнуть не смел.
Пока шла подготовка к открытию Учредительного собрания, большевики не очень-то могли показывать зубы. Угроза для них парламентской власти все еще была реальна. Правда, среди большевиков были люди, считавшие возможным сосуществование между Центральным Комитетом, Советами и Учредительным собранием на основе выработанной договоренности; они заявляли, что поскольку Учредительное собрание будет отражать интересы рабочих, солдат и крестьян, то оно имеет право на жизнь. В числе сторонников Учредительного собрания был Зиновьев. Ленин, напротив, не имел на этот счет никаких иллюзий и видел в Учредительном собрании угрозу для своего правительства. Он был намерен уничтожить его.
Уже к 10 декабря в столицу со всех концов России прибыло так много делегатов, что было решено открыть Учредительное собрание на следующий день в Таврическом дворце. Но разве могли депутаты ожидать такое — за ночь до его открытия большевики захватили дворец, заперли ворота и выставили охрану из латышских стрелков. Наутро люди вышли на улицы с плакатами, которые гласили: «Вся власть Учредительному собранию!», «Да здравствует Учредительное собрание, верховная власть России!» Стоял прекрасный, солнечный день, небо было чистое, под ногами поскрипывал снежок. К часу дня у дворца собралась огромнейшая толпа, — казалось, весь Петроград пришел к Таврическому дворцу. Был опасный момент, когда люди хлынули к воротам, но латышские стрелки навели на них дула ружей. Московский градоначальник, обратившись к латышским стрелкам, спросил, уж не собираются ли они стрелять в народ.
— Нет, — отвечали они. — Мы здесь для того, чтобы защищать Учредительное собрание.
— В таком случае, — продолжал московский градоначальник, — разрядите ружья и пропустите депутатов во дворец.
Во дворце их встретил Урицкий. Он приказал депутатам предъявить мандаты, но ему никто не подчинился. Набралось всего пятьдесят депутатов, а этого было мало для кворума, но достаточно для того, чтобы создать наблюдательную комиссию и составить предварительный план заседаний. Депутаты практически завладели дворцом; и многим из них казалось, что осталось только подождать, когда прибудут остальные, и верховная власть будет у них в руках.
Как раз в тот день Ленин отдал приказ арестовать всех лидеров кадетской партии, а они были депутатами Учредительного собрания и по закону пользовались правом неприкосновенности личности. Но подобные мелочи Ленина не волновали. Кстати, наиболее видные деятели партии кадетов уже были арестованы — их схватили сразу же после взятия Зимнего дворца, и теперь они находились в Петропавловской крепости.
Если бы тогда, в декабре 1917-го, Учредительное собрание состоялось, история русской революции, наверное, сложилась бы совсем по-другому. Но оно так и не смогло набрать кворума по той причине, что большевики помешали депутатам добраться до Петрограда.
И все же постепенно, один за другим, они проникали в Петроград и там скрывались. Город был в руках красногвардейцев, подчинявшихся только Смольному. Однако левые эсеры еще не утратили своего влияния — большевики их не трогали, время пока не пришло. Решено было, что Учредительное собрание проведет свое первое заседание в полном составе 18 января. Делегаты искренне верили, что на нем будет наконец сформировано новое законное революционное правительство.
А пока они собирались, в Смольном пекли один за другим декреты. Эти декреты фактически лишали Учредительное собрание всех прав, которые ему как бы законно принадлежали. Обойти декреты было невозможно — все было тщательно продумано.
Единственно, в чем Ленину не хватало полномочий власти, — он был не в состоянии оградить себя от смертельной опасности, угрожавшей его жизни. Он знал о ней, знали о ней и все вокруг него.
Вечером 14 января он выступал с речью перед одним из отрядов только что сформированной социалистической армии в Михайловском кавалерийском училище, где раньше император имел обыкновение устраивать смотры своим войскам. В громадном зале, освещенном факелами, рядами выстроились броневики. Появление Ленина было встречено ревом приветствий. В полумраке зала люди увидели его, стоявшего на башне броневика точно в такой же позе, как в ту ночь, когда он обращался к толпе на Финляндском вокзале. Теперь он говорил о том, как необходимо героически сражаться за «наш истинно демократический строй» против капиталистов всего мира, грозящих утопить революцию в крови. Судя по краткому отчету, появившемуся в газете «Правда» три дня спустя, речь была зажигательная, но почему-то солдаты приняли выступление Ленина сдержанно. Ему похлопали в конце, но, по свидетельству очевидцев, вяло, через силу. Обычно выступления Ленина сопровождались оглушительными овациями. Через несколько часов эти солдаты со своими броневиками должны были отбывать на фронт. Зная, что вскоре их может постичь смерть, они ждали от Ленина не такой речи, более душевной, что ли. Ленин спустился с броневика. Чтобы снять напряжение, на броневик поднялся Подвойский и объявил солдатам, что присутствующий на митинге американец, Алберт Рис Вильямс, хочет к ним обратиться от имени американских товарищей.
— Позвольте мне быть вашим переводчиком, — вежливо предложил американцу Ленин, но тот в порыве энтузиазма отказался, сказав, что будет говорить по-русски.
Ленина это чуть развеселило. Он слишком много работал последнее время и очень устал. Он понимал, что выступил неудачно, не смог укрепить боевой дух в солдатах. Но вот заговорил Вильямс. Он произнес гладко несколько заученых фраз, а дальше начал так коверкать язык, путаясь в грамматике, что солдаты не выдержали. Они стали хохотать, бешено ему аплодируя. Настроение аудитории изменилось. Солдатам понравилось, что к ним приехал американец и теперь обращается к ним с речью, а Ленин пытается помочь ему, выступая в роли переводчика. Оратор то и дело умолкал, мучительно подбирая русское слово, а Ленин, гладя на него снизу вверх, спрашивал по-английски, какое слово тот хочет сказать. Вильямс говорил, например: «enlist»[50], и Ленин подсказывал ему слово по-русски. А через минуту Вильямс опять спотыкался, ища нужное слово, и снова обращался к «переводчику». Вся аудитория поддерживала его одобрительными выкриками. Кончилось тем, что овациями провожали не Ленина, а Вильямса.
