желая, видимо, выслушать его объяснения, дело кончилось тем, что он оказался втянутым в тайный заговор. Ему было предложено войти в некий триумвират в составе Сталина, Зиновьева и его самого, который якобы должен был прийти к власти после смерти Ленина. А по прогнозам Сталина кончина Ленина была не за горами.
Неизвестно, жаловалась ли Крупская Троцкому, — никаких на то письменных подтверждений нет, к тому же в своих воспоминаниях он непременно зафиксировал бы этот факт. Впечатление такое, что она полагалась на политический вес Каменева, влияние которого ограничивалось Москвой, и на авторитет Зиновьева, правившего в Петрограде. Она не знала, что за пределами главных городов России Сталин уже повсюду распространял свое влияние и активно готовил своих ставленников к следующему съезду, который должен был состояться ближе к лету.
25 января 1923 года газета «Правда» опубликовала статью Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин», с подзаголовком «Предложение XII съезду партии». Ленин понимал важность предстоящего съезда и надеялся, что грозящую государству катастрофу можно предотвратить, если увеличить Центральную контрольную комиссию, введя в нее от семидесяти до ста рабочих, одновременно понизив число служащих Рабоче-крестьянской инспекции до трехсот-четырехсот человек, которые должны были выполнять чисто технические функции. Этот несложный арифметический расчет как будто ничего особенного в себе не заключал. Но для будущего России предложенные Лениным перемены могли оказаться кстати. В них заключался большой смысл. Дело в том, что инспекцией еще совсем недавно руководил Сталин. Ленин надеялся, что, сократив количество чиновников, служивших под руководством Сталина, он урежет его власть. В своей статье Ленин не скупится на уничтожающие слова в адрес правящего аппарата, который, с его точки зрения, недееспособен и сохраняется «в том же до невозможности, до неприличия дореволюционном виде». Он пишет: «Наш госаппарат… в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху…» И о Рабкрине: «Несомненно, что Рабкрин представляет для нас громадную трудность и что трудность эта до сих пор не решена». Имя Сталина в статье не упоминается, но было абсолютно ясно, против кого статья была направлена.
Ленин был намерен нанести еще более серьезный удар по Сталину в своей следующей статье — о событиях в Грузии. Он даже запросил соответствующие материалы и документы, касавшиеся этого дела. Когда Сталина попросили подготовить эти документы для передачи Ленину, он отказался выдать их Ленину без санкции Политбюро, заметив при этом Фотиевой, секретарю Ленина, что недоволен тем, как она выполняет свои обязанности. Он уже ознакомился со статьей Ленина о Рабкрине, и ему стало ясно, что Ленин знает гораздо больше, чем ему положено, — наверно, он читал газеты, или ему их читали, нарушая запреты врачей. Фотиева ответила Сталину, что лично она ничего Ленину не сообщала, а лишь исполняла свои секретарские обязанности. Исходя из ее слов, Сталин должен был догадаться, что запугать Крупскую ему не удалось и что именно она подсказывает Ленину, в каком направлении ему следует действовать.
«Грузинский вопрос» был сложным и запутанным, и Ленин поручил своим секретарям подробно изучить все связанные с ним материалы. Политбюро разрешило Ленину ознакомиться с документами по «грузинскому делу», но в тот момент наиболее важной проблемой ему представлялось преобразование Рабкрина. 1 февраля он начинает диктовать длинную статью под названием «Лучше меньше, да лучше». Здоровье как будто возвращается к нему, он снова в отличном настроении. В новой своей статье он высказывает все то же нелицеприятное мнение о государственном аппарате. «Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его…» — диктует он. Вывод такой: необходимо поменять всю систему управления. Подобное положение с госаппаратом объяснимо: перемены в стране происходили с такой невероятной скоростью, что институты государственной власти не успевали применяться к изменявшимся обстоятельствам. Но из всех институтов советской власти Рабкрин был самым неспособным, тупым, неповоротливым, — словом, никуда не годным. «Будем говорить прямо. Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать». Итак, перчатка была брошена. Это был открытый выпад против Сталина. Это означало бой не на жизнь, а на смерть.
Ближе к концу статьи идет текст, который можно по праву отнести к лучшим образцам журналистики, вышедшим из-под ленинского пера. Заставив себя примириться с мыслью, что в самой идее коммунизма коренятся огромные внутренние противоречия, он наконец-то понял, какая страшная пропасть разделяет голую революционную идею и искусство управления государством. Теория постоянно расходилась с практикой, а почему так получалось — этого он никогда не мог уяснить. И вот в последней своей статье — больше он уже ничего не напишет — Ленин находит ответ на вопрос, мучивший его с той самой поры, как он получил власть в свои руки. Он диктует:
«Во всей области общественных, экономических и политических отношений мы „ужасно“ революционны. Но в области чинопочитания, соблюдения форм и обрядов делопроизводства наша „революционность“ сменяется сплошь да рядом самым затхлым рутинерством. Тут не раз можно наблюдать интереснейшее явление, как в общественной жизни величайший прыжок вперед соединяется с чудовищной робостью перед самыми маленькими изменениями.
Это и понятно, потому что самые смелые шаги вперед лежали в области, которая составляла издавна удел теории, лежали в области, которая культивировалась главным образом и даже почти исключительно теоретически. Русский человек отводил душу от постылой чиновничьей действительности дома за необычайно смелыми теоретическими построениями, и поэтому эти необычайно смелые теоретические построения приобретали у нас необыкновенно односторонний характер. У нас уживались рядом теоретическая смелость в общих построениях и поразительная робость по отношению к какой-нибудь самой незначительной канцелярской реформе. Какая-нибудь величайшая всемирная земельная революция разрабатывалась с неслыханной в иных государствах смелостью, а рядом не хватало фантазии на какую- нибудь десятистепенную канцелярскую реформу; не хватало фантазии или не хватало терпения применить к этой реформе те же общие положения, которые давали такие „блестящие“ результаты, будучи применяемы к вопросам общим.
И поэтому наш теперешний быт соединяет в себе в поразительной степени черты отчаянно смелого с робостью мысли перед самыми мельчайшими изменениями.
Я думаю, что иначе и не бывало ни при одной действительно великой революции, потому что действительно великие революции рождаются из противоречий между старым, между направленным на разработку старого и абстрактнейшим стремлением к новому, которое должно уже быть так ново, чтобы ни одного грана старины в нем не было.
И чем круче эта революция, тем дольше будет длиться то время, когда целый ряд таких противоречий будет держаться».
Таков был его окончательный приговор «внезапной» революции, которую Ленин осуществил в России, и заключительный абзац этого отрывка, уже не такой острый, как предшествующая ему часть, право, служил плохим утешением для потомков.
И все же приведенные выше рассуждения не были главным в его статье. Основной целью статьи было развенчание Сталина. Ленин хотел подорвать авторитет Сталина и лишить его влияния. На заседании Политбюро, где эта статья обсуждалась, Сталин предложил не печатать ее вовсе. Куйбышев пошел дальше, придумав такой ход: напечатать один-единственный экземпляр «Правды» со статьей Ленина и отослать ему для удовлетворения. Но Троцкий и другие выступили против, и 4 марта газета «Правда» вышла со статьей Ленина на первой странице.
На следующий день около полудня Ленин вызвал к себе секретаря Володичеву и продиктовал ей два письма. Опасаясь за его здоровье, врачи полюбопытствовали, что это за письма. Он ответил, что письма самые обыкновенные, чисто делового характера. Но это были совсем не деловые письма. Одно письмо предназначалось Сталину, и в нем Ленин грозил ему разрывом всех товарищеских отношений. В другом просил Троцкого продолжать отстаивать ленинскую позицию в вопросе о Грузии. В них он писал:
«
Лично
Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.
Уважаемый т. Сталин!
