Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
С уважением
5-го марта 23 года».
«
Лично
Уважаемый тов. Троцкий!
Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под „преследованием“ Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему- нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия.
С наилучшим товарищеским приветом
Диктовка писем заняла примерно четверть часа. Ленин попросил Володичеву напечатать их, как всегда, в пяти экземплярах и принести готовые на следующий день. Эта диктовка подорвала его силы, у него поднялась температура.
Но позже в тот же день Ленин вызвал к себе Фотиеву. В своем дневнике Фотиева записала, что он дал ей несколько поручений, но не раскрыла, какого свойства. Возможно, помимо других поручений, он просил ее позвонить Троцкому и передать на словах суть дела в подкрепление того, что было написано в письме, — чтобы лучше подготовить его к предстоящей ему задаче. Троцкий в то время жил в Кремле, в двух шагах от квартиры Ленина. Он страдал радикулитом и лежал в постели. Врачи не разрешали ему выходить из дома. Каменев в это время собирался на Кавказ для расследования так называемого «грузинского дела». Сталин жил на своей подмосковной даче. Так что борьбу вели люди, которые друг с другом почти не встречались и не разговаривали. Все было шито-крыто, но в глубине клокотал вулкан, который временами извергался, и тогда из Горок устремлялся поток кратких посланий, от которых зависело будущее России на много поколений вперед.
Запись в дневнике Фотиевой от 6 марта сообщает нам следующее:
«Утром Владимир Ильич вызывал меня и М. А. Володичеву, которой продиктовал всего полторы строчки.
Перечитал свое письмо И. В. Сталину, продиктованное накануне. Поручил передать письмо И. В. Сталину из рук в руки и получить ответ.
Ответа И. В. Сталина Владимир Ильич прочесть не смог, так как в день получения ответа у него был сильный приступ болезни. С этого дня началось общее резкое ухудшение здоровья Владимира Ильича».
Сталин не захотел сразу отвечать на письмо Ленина, отказался. Он уже имел в окружении Ленина своего платного агента, — ну, по крайней мере одного, — и потому рассчитывал на то, что Ленин вот-вот умрет и приносить письменные извинения просто не понадобится. Он опасался, что документ такого рода мог впоследствии быть использован против него, мог бросить на него тень. Он тянул с ответом, выжидал, но к 7 или к 8 марта, то есть к тому дню, когда Сталина посетил Каменев, письмо с извинениями было уже написано. Крупская наконец получила хоть какое-то слабое удовлетворение, уже позже читая его.
Фотиева не упоминает в своем дневнике, что 6 марта Ленин продиктовал Володичевой еще одно письмо. В этом письме, переданном на следующий день Троцкому, говорилось:
«
Копия — тт.
Уважаемые товарищи!
Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь.
С уважением
6-го марта 23 г.»
Это было последнее письмо, продиктованное Лениным. В нем он выразил свой последний протест против трех людей, которых он сам когда-то выдвинул и, назначив на высокие посты, наделил огромной властью и влиянием. Здесь нет слов раскаяния, он не пытается еще раз повиниться перед рабочими России, но чувствуется, как глубоко он сознает свою вину.
У него оставалось не так уж много времени на войну со Сталиным. 7 марта он поручил Фотиевой и Марии Гляссер, секретарю при Совнаркоме, срочно увидеться с Троцким. Ему они передали папку с документами, касавшимися «грузинского дела», вместе со всей соответствующей перепиской. Ленин как бы давал понять, что он вручает Троцкому все свои козыри, какими он сам располагал, и что отныне он рассчитывает исключительно на его помощь. «Владимир Ильич готовит для Сталина бомбу на съезде», — сказала, волнуясь, Фотиева, и Троцкий вдруг понял, насколько это все серьезно. Он просил Фотиеву и Гляссер, разрешит ли ему Ленин обсудить это дело с Каменевым, который в отсутствие Ленина исполнял обязанности заместителя Председателя СНК СССР, то есть теоретически был самой могущественной фигурой в России. Фотиева засомневалась. Согласно полученным инструкциям они должны были передать весь материал в руки Троцкому, ему лично. Больше никого ставить об этом в известность не дозволялось. Фотиева решила быстро сбегать в квартиру Ленина и оттуда запросить его окончательное решение. Через четверть часа она вернулась, запыхавшаяся, и сказала, что говорила с Лениным и его решение такое: он поручает дело одному Троцкому. «Каменев тут же передаст все Сталину, — сказал Ленин. — А Сталин заключит гнилой компромисс, а потом обманет».
Разговор с Троцким продолжался еще целый час. Троцкий был в неуверенности. Как он потом объяснял, у него не было никакого желания ни смещать Сталина и Орджоникидзе с их постов, ни исключать Орджоникидзе из партии. Как свидетельствовала Фотиева, Ленин собирался исключить его из партии «по крайней мере на два года». Троцкому же хотелось чего-то вроде «джентльменского соглашения», «честного сотрудничества между высшими партийными сферами». Троцкий считал, что надо просто навести порядок в их «общем доме» и положить конец склокам и дрязгам между руководителями государства. По его мнению, требовалась лишь небольшая «уборка», и Фотиева ушла от Троцкого в отчаянии; ей предстояло сообщить Ленину, что Троцкий не желает в одиночку поднимать голос против Сталина.
И вот она снова у Троцкого, на этот раз с письмом к Мдивани и Махарадзе. Она указала Троцкому на слова: «Копия — тт. Троцкому и Каменеву».
— …И Каменеву? — Троцкого это удивило. — Значит, Владимир Ильич передумал? — спросил он.
— Да, — ответила Фотиева, и в ее ответе заключался весь смысл того, что произошло: Ленин, потеряв надежду на поддержку Троцкого и поняв, что тот никогда не рискнет в одиночку выступить против Сталина, передумал; другого выхода у него не было.
Они заговорили о здоровье Ленина.
— Его самочувствие ухудшается с каждым часом, — сказала она. — Не стоит верить обнадеживающим заявлениям врачей. Он разговаривает с трудом… Его ужасно беспокоит «грузинское дело». Он боится, что впадет в беспамятство, прежде чем, сумеет что-то предпринять. Вручая мне это письмо, он сказал: «Пока не поздно… Я обязан открыто выступить — время не терпит!»
— Это значит, что я могу поговорить с Каменевым? — поспешил перебить ее Троцкий.
— Очевидно.
— Попросите его зайти ко мне.
Через час к нему явился Каменев. Он был взволнован и бледен. Каменев только что был в квартире Ленина и беседовал с Крупской, все еще ожидавшей покаянного письма от Сталина. Она довела до его сведения намерение Ленина политически уничтожить Сталина. Каменев как раз собирался зайти к Сталину за письмом, но по дороге заглянул к Троцкому и признался, что видеть Сталина у него нет никакой охоты.
На том дело и кончилось. Битва двух титанов, грозившая всеобщим столпотворением и далеко идущими последствиями, не была завершена. По воле судьбы в тот момент, когда Сталин сел писать покаянное письмо, Ленин стал стремительно терять силы.
