Нельзя считать Нечаева первым, кто призывал к уничтожению всей цивилизации. Уже древние пророки призывали огонь небесный, дабы он поглотил Землю. А сравнительно недавно, в XVIII веке, вожаки крестьянских восстаний подстрекали народ разрушать города, чтобы от них не осталось камня на камне. Мишле, французский историк XIX века, молил Бога превратить города в леса, а людей — в лесных обитателей; и тогда, по прошествии веков, размышлял он, в этих грубых дикарях, даст Бог, произойдет перемена, они очистятся от скверны порока и зла и вновь почуют тягу к цивилизованной жизни. Надо сказать, что весь XIX век был одержим романтической мечтой об уничтожении цивилизации. Например, Роберт Луис Стивенсон мечтал о том дне, когда он услышит грохот и треск рушащихся в пламени городов. Ему просто-напросто наскучила бесконечно долгая и однообразная викторианская эпоха. Но все это были пустые вымыслы, мечтания. Нечаев же был тот, кто сказал: «Это возможно».
Он сумел с незаурядной прозорливостью показать, как небольшая кучка заговорщиков может, расшатав изнутри государственную власть, взять ее в свои руки. Однако с точки зрения революционных идеалов частенько методы убеждения, к которым он прибегал, носили весьма сомнительный характер. В нем сочетались жестокость и коварство; он был способен на нечистоплотные поступки, на мошенничество. В 1869 году, когда после недолгого оживления революционная активность среди петербургского студенчества пошла на убыль, он вдруг решил, что его жизни угрожает опасность и потому самое время бежать за границу. Но просто так взять и исчезнуть — было не в его правилах. Он должен был уйти в ореоле славы, оставив легенду, будто бы его арестовали и бросили в тюрьму, но он оттуда бежал. Для этого он прибегнул к очень нехитрой уловке. Он послал молодой девушке, студентке, одной из своих страстных поклонниц, два письма, справедливо полагая, что она обязательно сообщит их содержание друзьям. Письма были не подписаны и помещались в одном конверте. Первое было такое: «Сегодня утром, когда я шла по Васильевскому острову, со мной поравнялась тюремная карета, проезжавшая мимо. В это время из окошка высунулась рука, и я услышала приятный голос, который мог принадлежать только хорошему человеку: „Если вы студентка, отошлите это по адресу, который прилагается“. Я чувствую свои долгом выполнить то, о чем меня просят. Уничтожьте эту записку, чтобы мой почерк не узнали».
Второе письмо было нацарапано карандашом, и по почерку можно было безошибочно определить руку Нечаева. Он писал: «Меня везут в крепость. Не отчаивайтесь, дорогие товарищи. Сохраняйте веру в меня, и давайте надеяться, что мы снова будем вместе».
Вера Засулич была не из тех, кого легко можно было провести, но и она поверила в подлинность обоих писем. Ничего неправдоподобного в них не было; немного настораживало слово «крепость», но ведь это могла быть Петропавловская крепость, стоявшая на правом берегу реки Невы прямо напротив Зимнего дворца. Возможно, Нечаев имел в виду именно ее. А это была самая жуткая тюрьма в России, в которой содержались наиболее опасные государственные преступники.
Через Веру Засулич новость об аресте Нечаева стала известна революционерам Санкт-Петербурга; оттуда она перенеслась в Москву. Но вдруг распространился совершенно иной слух. Нечаев совершил феерический побег из Петропавловской крепости, и кто-то уже видел его в Киеве.
Миф о неуловимом Нечаеве открывал первую страницу российского революционного эпоса. Другой легендарной личностью среди русских студентов стала Вера Засулич. 24 января 1878 года она совершила покушение на генерала Трепова, петербурского градоначальника. Засулич явилась к нему в дом на Гороховой и выстрелила в генерала во время приема им посетителей. Трепов был серьезно ранен. Ее арестовали, судили, но, к общему удивлению и на удивление самой обвиняемой, она была оправдана. После этого Засулич бежала за границу, где позже познакомилась с молодым Лениным, была членом редакции газеты «Искра». Она была фактически непосредственным звеном, соединившим Нечаева с Лениным. Однако и помимо нее таких звеньев было немало.
После убийства Иванова Нечаев бежал из России. Он жил эмигрантом в Швейцарии, Франции и Англии; ему удалось втереться в доверие к старому анархисту Михаилу Бакунину, у которого он обманом вымогал деньги. Нечаев выдавал себя за главаря многочисленной революционной организации; лгал, что на его счет вот-вот какой-то богач из русской знати должен перевести огромные средства. Он печатал революционные бюллетени; похитил дневники Бакунина, которые тот никому не показывал. Он возымел такую же власть и над дочерью Александра Герцена, заставив ее вскорости рисовать фальшивые деньги (она была талантливой художницей), поскольку Нечаев намеревался наводнить всю Россию сторублевыми фальшивыми банкнотами. Ничего из этого не вышло. Окончательно обнищав, он скрывался в маленьких швейцарских деревеньках, зарабатывая себе на жизнь тем, что иногда рисовал вывески, которые ему заказывали местные лавочники. Тем временем царская тайная полиция уже взяла его след. В конце концов 14 августа 1872 года он был схвачен в ресторанчике в Цюрихе. Власти Швейцарии, уведомленные о том, что он разыскивается в связи с убийством, не чинили препятствий к вывозу его из страны. Нечаева судили, и он был приговорен к двадцати годам каторги в Сибири.
Однако царь счел этот приговор слишком мягким для Нечаева. Государь уже понимал, сколько взрывоопасной силы заключено в этом маленьком, тщедушном бунтаре; он видел в нем пороховую бочку, которую следовало хранить в наглухо запечатанном месте. Поэтому царь повелел упрятать Нечаева в суровый Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где он должен был содержаться до конца своих дней. Здесь был когда-то заточен, а затем убит по воле Петра Великого его сын царевич Алексей.
Нечаев стал человеком без имени и фамилии. Он назывался: «арестант из камеры номер пять». Ему разрешалось читать, и ежедневно его выводили на прогулку в поросший травкой тюремный дворик. Когда он возвращался в камеру, его всякий раз приковывали к железной кровати. Каждую неделю царю отправляли донесения, в которых сообщали о том, как ведет себя заключенный. Вот, например, отчет от 23 февраля 1873 года: «Арестант из камеры номер пять Алексеевского равелина с 16 по 23 февраля вел себя тихо. Сейчас он читает „Военную газету“ за 1871 год; обычно находится в веселом расположении духа. Исключение составляет 19 февраля, первый день Поста. Когда ему подали постную пищу, он сказал: „Я не верю в Бога и не верю в пост. Поэтому дайте мне полную тарелку мяса и миску супа, и я буду доволен“. 21 февраля без конца ходил взад-вперед по камере, хватался руками за голову, все думал о чем-то и лег спать только в половине второго ночи».
Так проходили его дни в тесной камере, отделенной от всего мира толстыми тюремными стенами. Он без устали мерил шагами свое узилище, словно испытывал силы в бесконечном поединке с незримым врагом. Нечаев объявил, что собирается написать историю царизма, и требовал новые и новые книги для чтения. В каждой книге он оставлял свои послания товарищам по тюрьме — еле заметные на глаз шифровки, ведь после него книги переходили в другие камеры, к другим читателям тюремной библиотеки.
Его замысел оставался прежним. Он будет биться с царем до победного конца. Он будет использовать все средства, все лазейки — прошибать стены, расшатывать прутья тюремных решеток. Когда Бакунин узнал об аресте Нечаева, он заметил: «Внутренний голос мне подсказывает, что Нечаев, который теперь безвозвратно потерян, — а он и сам наверняка это понимает, — на сей раз сумеет призвать из глубин своего существа, хаотичного, изломанного, но никогда не низкого, все свое мужество и стойкость, чтобы погибнуть, как подобает герою».
Нечаев умер, как и предсказывал Бакунин. Не дрогнул, не сдался. Он написал письмо царю собственной кровью. Он вел странные переговоры с начальником тюрьмы, обещая тому изложить методы государственного правления в России, которые избавили бы страну от угрозы революции. Однажды к нему в камеру пожаловал генерал. Нечаев встретил его пощечиной, но его не наказали за это. Постепенно, час за часом, день за днем, месяц за месяцем он добился того, что склонил охрану на свою сторону. Он так лихо обработал охранников, что мог, сидя в камере, беспрепятственно связываться с «Народной волей», хорошо слаженной, ловко действующей террористической организацией, готовившей покушение на царя. Был даже такой момент, когда члены «Народной воли» всерьез подумывали, не бросить ли им все силы на освобождение из тюрьмы Нечаева, вместо того, чтобы убивать царя. Все эти планы живо обсуждались в переписке, осуществляемой с помощью охранников; Нечаев так же серьезно им ответил, что предпочел бы своему освобождению убийство царя. Он предложил сразу после совершения акта цареубийства издать тайный указ, якобы от имени Святейшего синода, который оповещал бы всех священников земли русской, что новый царь страдает «помутнением рассудка», и потому им следует тайно творить особую молитву. А для того чтобы «указ» стал немедленно известен всему русскому народу, Нечаев посоветовал закончить его таким предостережением: «Тайну сию не должно передавать кому бы то ни было».
Острый ум, коварство, демоническая энергия и выносливость — вот качества, которые присутствовали у
