— Ты действительно торопишься в Энчантид Хилл? А если приедем туда попозже? Сегодня воскресенье, и ты не сможешь напечатать свои объявления — почтовая контора закрыта. Она остановила повозку.
— Для чего тебе хочется отложить прибытие? Он не ответил, но нескрываемый блеск озорства в его глазах совершенно ослепил ее.
Держась за ствол дерева, Теодосия проглотила последний кусок бутерброда с изюмом и глянула вниз, на свои болтающиеся в воздухе босые ноги — земля осталась, по крайней мере, в двадцати футах внизу; ей не доводилось раньше сидеть на дереве, и уж, конечно, никогда в одной сорочке и нижних юбках.
Она улыбнулась, вспомнив, как очутилась на дереве: Роман, словно большой самец-горилла, посадив ее на спину, взобрался наверх, прихватив и клетку Иоанна Крестителя, заявив, что птице иногда нужно возвращаться в свою естественную среду.
Мужчина был явно в ребяческом настроении.
— Веселишься? — Вытянув руки в стороны, удерживая равновесие, Роман прошел по толстому дубовому суку, на котором сидела Теодосия, и повернулся к ней.
Она почувствовала испуг, когда он увертывался от ветки, раскачиваемой ветром.
— Не уверена, что «веселье» — то слово, которое соответствует тому, что я сейчас чувствую, Роман. Скажу одно: сидеть на суку и есть бутерброды с изюмом, без сомнения, самое странное из того, что со мной когда-нибудь происходило. Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие?
Иоанн Креститель поклевывал листья, которые касались его клетки.
— Ты не дорос, поэтому убирайся, — сказал он, затем громко вскрикнул. — Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие?
С изумительной ловкостью Роман уселся рядом с Теодосией и пощекотал ее подошву пальцами ног.
— Я часто делал это, когда был мальчишкой. Дерево — лучшее место, чтобы спрятаться от людей, которые хотят тебя найти.
— Понятно. — Она сорвала лист с тонкой ветки и обкрутила его вокруг пальца. — А бутерброды с изюмом? Мне они показались пищей одиночества. Чем-то, что можно есть только в уединении. Ты часто их ел?
— Ты к чему-то клонишь, верно, Теодосия?
— Ты предпочитаешь, чтобы я была откровенной?
— Хотел бы видеть тебя веселой и беззаботной.
Закусив нижнюю губу, она попыталась сохранить хладнокровие, насколько это было возможно сидя на дереве в нижнем белье — в конце концов, должен же кто-то контролировать глупость?
Но секунду спустя поняла, что не годится на эту роль и рассмеялась, смех усиливался, сменившись, наконец, мягкой улыбкой.
Роман не отрывал от нее глаз — она всегда выглядела красавицей, но смех усиливал ее красоту до такой степени, что превращал почти в нереальную, словно возникшую из сна, из мечты.
Однако девушка не была плодом воображения, и чтобы убедиться в этом, он дотронулся до ее руки и почувствовал, как ее тепло проникло в него.
— Тебе нравится сидеть на дереве, а?
— Как ни странно, да. — Еще шире улыбнувшись, провела пальцем по его нижней губе. — Расскажи, от кого ты прятался, забираясь на деревья, Роман? — попросила она таким же мягким голосом, как шелест листвы.
Он посмотрел на землю, наблюдая, как ветерок раздувает опавшие листья.
— От плохих парней.
— Плохих парней?
— Если хочешь, трех женщин. — Провел пальцами по волосам. — Одна была точно женщиной, а две другие — девчонками, превращавшимися в женщин.
«Три!» — подумала Теодосия.
— Ты расскажешь о них?
Он услышал нежность, сквозящую в ее голосе, и вспомнил, что договорились о дружбе: она — быть его другом, как и он ее. Сжал ее руку и кивнул:
— Да.
Она не ожидала, что он так быстро уступит. Радостный трепет пробежал по ней.
— Правда? Почему?
— Почему? Странный вопрос.
— Может быть, но все же хочу знать, почему.
— Да кто же знает?
— Но, конечно же, должна быть причина.
— Мне так хочется! Бог мой, почему должна быть для всего причина, Теодосия? Неужели ты не можешь принимать вещи такими, какие они есть, не разбирая их по частям?
— Необязательно кричать, Роман.
Он тут же раскаялся — она ничего не могла поделать со своей любознательностью; это было такой же ее неотъемлемой частью, как у него его вспыльчивый нрав.
— Я кричал, чтобы ты увидела мое мягкое небо, — сказал он, надеясь смягчить ее незначительным поддразниванием. — Разве тебе не нравится вид моего неба?
— Ты…
— Хочу, чтобы ты знала, что у меня самое сексуальное небо во всем Техасе, Теодосия. Может, даже во всей стране. Черт, возможно, в целом мире.
— Роман, ты…
— Красивый?
Она несколько мгновений смотрела на него, не мигая, приходя в себя от удивления, вызванного его вопросом.
— Да, очень красивый, но ты еще и…
— Что, по-твоему, во мне красиво? Лицо? — повернул лицо так, чтобы ей был виден его профиль. — Мускулы? — выпятил мускулы руки.
— Все в тебе красиво, Роман, но знай, что ты неисправим. Неуправляем, если хочешь.
— Это комплимент?
Она не устояла против желания — положила руку ему на грудь. Его сердце билось ровно под ее ладонью, и ей нравилось это ощущение.
Если бы он вел себя как-то по-другому, размышляла она, это уже был бы не Роман — ее увлечение.
— Да, Роман, в отношении тебя «неисправимый» — это комплимент.
Многозначительно улыбнувшись, он взял листок из ее пальцев, скрутил его и поднес ко рту, а потом сильно дунул в него — раздался такой громкий свист, что перепуганная Теодосия едва не свалилась.
Роман удержал ее.
— Хочешь попробовать? — Скрутив еще один лист, подал ей. Едва ли это было одним из ее намерений, но, тем не менее, она попыталась. Роман рассмеялся, когда звук, произведенный ею, больше напомнил хрюканье, нежели резкий чистый свист.
— Нет твоей практики, Роман, — сказала она. — Может, если бы я провела юношеские годы, прячась в деревьях, то стала бы таким же специалистом по свисту, как и ты.
Он вытащил нож из чехла, привязанного к ноге, и принялся вырезать им что-то на суку.
Кусочки коры летели к ней на колени, Теодосия ждала, когда же Роман начнет свой рассказ. Предложив ему поразмыслить над своими воспоминаниями, она запаслась терпением, на какое была способна.
Ее молчание было для него красноречивее слов — как ни странно, ему слышалось в нем ее понимание и искренний интерес к нему.
А он как будто слушал песню, которую никогда раньше не слышал, — чудесную песню. И мелодия, и стихи вроде бы написаны специально для него. И тогда понял, что если поделится своим прошлым с
