Разве что проблевался потом от излишка сладости, а после зарезал человека, который осмелился над этим посмеяться. А потом еще и двух приятелей того человека, поскольку те почувствовали себя оскорбленными. В городе потешались над тем случаем целый год.
Внезапно Второй, который теоретически бдил на посту (а на деле нет-нет да и прибегал к нам глотнуть винца), крикнул по-совиному. Мы сорвались с места и припали к отверстиям в стене. По тракту медленно ползли светляки.
— Идут, — прошептал Первый.
— Ага, идут. — Курнос достал из ножен саблю. Удивительная у него была сабля. В самом широком месте — с ладонь, но острая, словно бритва. Разрубала железный брус, словно трухлявое дерево. Некогда Курносу отдавали за нее сельцо, но не продал — предпочел бы умереть с голоду. Был он крепким парнем, мой Курнос, и, между прочим, за это я его и любил.
Огоньки приблизились, и мы услышали шум голосов, а потом увидали людей с факелами. Было их семеро, шестеро мужчин и одна женщина, если в такой тьме я разобрал верно. Мужчины — спереди и сзади — несли факелы. Двое других волокли немалый сверток. Коней наверняка оставили внизу, и некоторое время я жалел, что не послал кого-то из своих к подножию, чтобы разобрались с охраной и свели лошадок. Ведь деньги лишними не бывают. К тому же, слабо верилось, чтобы Элия Коллер приехала на захудалой кляче.
Пришельцы вели себя так, словно Сареваальд был самым безопасным местом на свете. Шутили, смеялись, кто-то ругался в голос, сбив ногу о камень, кто-то пил, громко глотая, из фляги. Мы напряженно ждали, куда последуют. Здесь наверняка был умело замаскированный вход, которого мы не нашли.
Точно. Один из мужчин, настоящий гигант, подошел к камню, поднатужился и передвинул его в сторону. Под камнем была железная плита со слегка заржавевшим кольцом. Я видел все отчетливо, поскольку мы лежали буквально в нескольких шагах от них, в руинах галереи, меньше, чем в трех метрах над подворьем. Теперь я был уверен, что женщина — именно Элия Коллер.
Следовало признать: красивая бестия! Длинные светлые волосы, сколотые высоко на голове, хищное личико с маленьким носиком и большими изумрудными глазами. Лампа, которую нес один из мужчин, хорошо ее освещала, и я уже не удивлялся, что Кнаппе влюбился в эту женщину. Может, я и сам бы в нее влюбился, если бы не тот факт, что собирался ее погубить. Ни одного спутника Элии я раньше не видел, но, по правде сказать, насчет того, кто все время стоял за пределами освещенного факелами пространства, у меня были сомнения.
Великан поднял металлическую плиту, и все остальные сошли по ступеням во тьму. Сам же он закрыл за ними вход и вновь, покряхтывая, передвинул камень на место. Потом уселся поудобней, оперся о стену, набил трубку и принялся лениво пускать из нее дым, глядя в небо. Курнос посмотрел на меня вопросительно.
— Живьем, — выдохнул я ему прямо в ухо.
Он лишь кивнул, и мы потихоньку отступили. Вернулись на подворье и притаились неподалеку. Когда я подал знак, рванулись все вчетвером, но великан оказался очень проворен. Вскочил, выхватывая из-за голенища нож такой величины, что любому из близнецов мог бы служить мечом. Курнос едва не погиб: с трудом сумел уклониться, покатившись по земле. Гигант же оказался подле меня — и тогда я сыпанул ему в глаза шерскен. Он завыл, вскидывая руку к глазам. Первый ударил его палкой в пах, а Второй ткнул в кадык. На том все и закончилось. Потом связали ему руки за спиной и ноги в щиколотках, протянули веревку между узлами — и вот уже великан лежал на животе, словно огромная, грубо срубленная люлька. Был беспомощным, словно улитка. Мы высекли огонь и при свете фонаря рассмотрели его пристальней. Широкое, безо всякого выражения, безволосое лицо без левой ноздри, огромный синий шрам, пересекавший нос.
— Красавчик, — пробормотал я.
Был доволен, что парни управились столь умело и быстро. Интересно, правда, как бы оно все обернулось, не швырни ваш нижайший слуга шерскен, но ведь… зачем рисковать? В любом случае, шерскен свое дело сделал: у великана теперь были зажмурены глаза, а из-под покрасневших век ручьями лились слезы. Ха, сильней шерскена никого нет! Можешь, человече, быть огромным и тяжелым, словно гора, но коли ребенок швырнет тебе в глаза шерскен, думать будешь лишь о том, чтобы добраться до ближайшей лужи. А если окажешься настолько глуп, чтобы тереть глаза, скорее всего, последним, что увидишь, будут твои собственные пальцы, трущие веки.
Наш пленник глаза тереть не мог, поскольку руки у него были связаны за спиной, но я видел, что лишь усилием воли сдерживается, дабы не завыть от боли и страха. Я достал флягу и плеснул воды в сложенную лодочкой ладонь. Придержал великану голову и омыл ему лицо. Должно быть, понял, что помогаю ему, поскольку перестал сопротивляться. Я же плеснул в горсть еще воды и хорошенько промыл ему глаза. Я ведь не хотел, чтобы он думал лишь об ужасной, жгучей боли — только чтобы вежливо ответил на мои вопросы. Но Курнос решил, что я слишком милосерден, и изо всех сил ударил лежащего кованым сапогом под ребра.
— Ох, Курнос, — сказал я, но даже не рассердился.
Знал, что Курнос зол, поскольку великан едва его не подловил. Никто ведь не мог и подумать, что при таком росте и весе он будет настолько стремительным. Впрочем, можно было и догадаться: ведь спутники Элии не дураки, чтобы взять себе в телохранители первого попавшегося забияку с улицы.
— Откуда ты, парень? — спросил я его.
Великан в ответ выругался. Очень невежливо, особенно с учетом того, что минуту назад я промывал ему глаза от шерскена. Второй воткнул пленнику в рот кусок тряпки, а Курнос уселся ему на спину и сломал мизинец на левой руке. А потом сломал безымянный, средний и указательный. Всякий раз слышался хруст, а потом стон из-под тряпки, глаза же великана становились все больше. Второй склонился, приложил палец к губам, приказывая пленнику вести себя тихо, и вынул кляп. Великан болезненно дышал, густая слюна стекала у него изо рта.
— На мои вопросы отвечать тотчас, — сказал я ласково. — Ибо, как говорит Писание,
— Из Тириана, — прохрипел он.
Тирианон-наг, обычно называемый Тирианом (убейте меня, но не знаю, откуда это варварское название происходит[15]), был небольшим, хотя и богатым городком у самой границы марки. Насколько мне было известно, там можно заработать неплохие деньги на охране купеческих кораблей, которые путешествуют в довольно опасные районы вверх по реке. Но этот бедолага подумал, что сделает карьеру в Хез-хезроне. И карьера его заканчивалась теперь здесь, в руинах крепости Сареваальд. Плохое место для смерти, но с другой стороны, а какое место для смерти хорошо? О том, что он умрет, знали все мы. Вопрос заключался лишь в том, будет ли эта смерть быстрой и в меру безболезненной — или же наш забияка окажется у адских врат, воя от боли, порезанный на кусочки? Впрочем, после длительного и тесного знакомства со мной и моими инструментами даже ад показался бы ему раем. Но, во- первых, у нас не было достаточно времени для длительного знакомства, а во-вторых, ясное дело, не оказалось у меня при себе инквизиторских инструментов.
— Куда они ушли? — спросил я.
Пленник не ответил, но я вежливо выждал минуту. Потом Первый ударил его ногой прямо в рот так, чтобы захлебнулся кровью и собственными зубами. Вторым ударом сломал ему нос.
— Куда они пошли? Что там такое? — повторил я вежливо и легонько стукнул его по сломанному носу.
Великан заскулил.
— Не знаю, — простонал он, сплевывая красным. — Не знаю, прошу вас. Я всего лишь охраняю. Они возвращаются в полдень. Приносят деньги… много денег… Молю Господом нашим Иисусом Христом, не убивайте меня, буду вам служить, как верный пес, молю…
Глядя на него, я видел не большого и сильного бойца, но обиженного мальчика, который желал, чтобы его наконец перестали бить.
Я любил, когда в людях происходит эта перемена, и, хотя мог видеть ее часто, продолжал испытывать удовлетворение, когда сам становился причиной такой перемены.
