— Гляди сюда, — сказал он.
Между бедрами мужчины зияла красная рваная рана. Там, где были когда-то гениталии, теперь не осталось ничего. Видел в жизни и худшие вещи, но эта бессмысленная смерть производила-таки впечатление. Бессмысленная — поскольку не понимал, зачем уродовать человека и бросать его в глуши. К тому же повреждения казались нанесенными сразу. То есть не пытка с последующим убийством, а именно по-звериному дикое истязание живого тела и глумление над останками.
— Забрали? — спросил я. — Его писюн?
— Скорее съели, — пробормотал Курнос и показал еще следы от зубов — на бедрах и в самом низу живота. — Точно говорю тебе, Мордимер, это оборотни.
Слово «оборотни», вероятно, было плохим названием. Слишком много вокруг него навертели глупостей, россказней и легенд, которым люди, мыслящие рационально (такие, как ваш нижайший слуга), доверять не должны. Оборотничество человека в волка невозможно чисто анатомически. Знаю это прекрасно, милые мои, поскольку в прославленной Академии Инквизиториума очень подробно изучал анатомию, ведь без знаний и подготовки невозможно играть музыку человеческого тела.
Дело же было вот в чем: некоторым очень бы хотелось в волков превращаться. Поэтому рыскали по полям и лесам, голышом или одетые в звериные шкуры, нападали на путников или местных селян. Нам много раз удавалось вылавливать таких фальшивых оборотней и отправлять туда, где им и место, — на виселицу. Отчего не на костер? — спросите. Да для того, чтобы показать: обычной конопляной веревки для оборотня достаточно — и нет нужды в святом пламени.
И конечно, конопляной веревки всегда оказывалось достаточно, так что некоторые из преступников повисали на ней с выражением недоверия и разочарования на лицах.
— Как-то непривычно для оборотней поступили с его вещами, — сказал я саркастически. — Иногда стоило бы и думать, ага, Курнос?
Тот лишь фыркнул, но ничего не ответил; и я знал, что на самом деле он со мной согласен.
— Что станем делать? — спросил он меня.
— А что должны делать? Поедем дальше. А волкам будет обед.
Провели коней мимо трупа и вскочили в седла. И только успели это сделать, как увидели следующее тело. На этот раз молодой обнаженной девушки. Ее светлые растрепанные волосы были залеплены кровью, кожа лица почти оторвана от костей, а правая грудь выгрызена так, что остались от нее лишь ошметки. Я еще заметил, что на одной из рук у нее не было пальцев.
— Это бессмысленно, Мордимер, — сказал Курнос, когда мы снова присели над останками. — В этом нет никакого смысла.
Мог и не говорить. Но люди, милые мои, не всегда руководствуются разумом. Чувства и эмоции управляют нашим поведением, так уж повелось, и так будет до конца мира. А здесь, как видно, чувства и эмоции подсказывали убийцам, что тела следует изуродовать, а потом еще и съесть. И наверняка дело было не в голоде, но в извращенном желании всадить зубы в человеческое мясо, раздирая его в клочья. Жаль, что на свете существует столько злых и отвратительных личностей. Что ж, Господь испытывает человеческий род, но ведь создал и нас, инквизиторов, стражей закона и сеятелей любви. И верьте мне, что мы станем стеречь закон и сеять любовь до самого последнего часа. И как знать, возможно, и тогда понадобимся — для услужения Господу так, как и представить себе пока не в силах?
Туман отступил. Над землей все еще вились сероватые щупальца, а воздух был насыщен влагой, но по сравнению со вчерашним днем погода была почти нормальной. По крайней мере, теперь мы видели лес и промежутки меж деревьями, да и солнце пыталось пробиться сквозь туманный саван.
Мы сидели за завтраком (ячменные лепешки, мясо и вино), когда я услыхал в лесу шум: будто кто-то неосторожно и поспешно продирался сквозь кусты. Второй глянул в ту же сторону и положил арбалет на колени. Может, и был слишком осторожен, поскольку шум производил один человек или большой зверь, но с учетом опыта прошлой ночи… Только Курнос не отреагировал и, прищурив глаза, спокойно ел печеное мясо, капал жиром на подбородок.
Шум приближался, пока наконец на поляну не выскочила женщина в разодранном платье. Волосы ее были растрепаны, на лице — паника. Увидев нас, женщина остановилась как вкопанная, а потом помчалась к нам с криком и плачем:
— Спасите, благородные господа, спасите во имя Иисуса!
Влетела меж нами, перевернула бурдюк с вином и оказалась в объятиях Курноса. Но когда подняла голову и увидала лицо моего товарища, верно, решила, что попала из огня да в полымя. И что опасность, ее преследующая, может оказаться ерундой по сравнению с той, с которой столкнулась теперь. Дернулась назад, но Курнос крепко держал ее за талию.
— И куда ж ты, красавица? — спросил он сладким голосом. — Куда-то торопишься?
Его рука уже гуляла возле ее груди. А было там вокруг чего гулять: грудь была весьма выдающейся. По крайней мере, насколько я мог оценить, глядя на разорванную одежду.
— Оставь, Курнос, — велел. — Иди сюда! — Я потянул женщину, и та шлепнулась на землю подле меня. — Успокойся, — сказал я ей. — На! — Поднял бурдюк, в котором плескались еще какие-то остатки, и влил вино ей в рот.
Обратил внимание, что женщина, пусть даже и с растрепанными волосами и поцарапанным лицом, очень даже недурна. Не такая уж молодая, но славненькая. Присосалась к вину, опорожнила бурдюк, сплюнула, а потом сблевала. Курнос нетерпеливо фыркнул, а она отерла губы тыльной стороной ладони и снова принялась отчаянно реветь. Тогда я повернул ее к себе и дал пощечину. Одну, другую — сильно. Заскулила и замолчала, вжавшись в меня всем телом. Теперь всхлипывала у меня где-то под мышкой.
Первый рассмеялся:
— Мордимер сделался, типа, нянькой.
— Рот закрой, тупица, — бормотнул я и похлопал женщину по спине. — Ну, говори, дитя, что случилось, — обратился к ней, придавая голосу ласковое звучание. — Поможем тебе, если только сумеем.
— О, да, поможем. — Второй характерно дернул бедрами.
О, Матерь Божья Безжалостная, подумалось, приходится работать в компании идиотов и вырожденцев. Почему, почему же, Господи, так жестоко караешь бедного Мордимера? Почему не могу сидеть в Хезе, попивать винцо в тавернах и портить славных девочек? Вместо этого приходится шляться по буреломам, осматривать останки убитых и полусъеденных людей, утешать перепуганных девушек и выслушивать идиотские шутки товарищей по путешествию. Знаю, что Бог — это добро, но иногда мне тяжело в это поверить.
— Дитя мое, — начал я снова. — Прошу тебя, скажи, что случилось?
— Вы священник, господин? — отозвалась она, поднимая голову, а Первый фыркнул:
— Да-а-а… и окрестит тебя, ага, своим кропилом, доченька.
— Я не священник, — ответил я, не обращая внимания на близнеца, — я — инквизитор.
— О боже! — выкрикнула женщина, и в голосе ее слышалась искренняя радость. — Как хорошо! Как хорошо! Господь меня услышал!
Первый щелкнул зубами от удивления. Потому что, видите ли, милые мои, люди редко встречают инквизиторов счастливыми криками и нечасто выказывают радость от нашего присутствия.
Услышав, что инквизитор поблизости, большинство хотело бы поскорее оказаться в другом месте. Словно не знают, что мы занимаемся лишь теми, кто виновен в ересях, богохульствах или колдовстве, а законопослушных да богобоязненных обывателей нам беспокоить незачем.
В общем, все удивились, а я — обеспокоился. Когда простая, перепуганная женщина считает, что наибольшее счастье для нее — встреча с инквизитором, это значит: видела нечто действительно пугающее. Что-то непривычное. Что-то, пробуждающее ужас своей неестественностью.
— Расскажешь мне наконец, что случилось?
— Напали на нас… Они… Эти, эти, эти… — начала заикаться, поэтому пришлось снова ее встряхнуть.
— О, меч Господен, кто?!
— Не знаю… — Лицо ее искривила гримаса отвращения. — Были как люди — и не как люди. Убивали…
