давно забытое. Вдруг видишь стену в детской, постеры, которые я сама повесила. Мы с Томом идем по Лонг-стрит, он рассказывает о своих приключениях… у него были сложности, когда он поступал в астрошколу.
— Астрошколу, — Леонид закрепил слово в сознании.
— Это была Лонг-стрит здесь, в Ваймеа, но я не узнаю улицу. Память будто смешивает миксером обрывки из разных…
Лайма поняла, что ее воспоминание ложно.
— Боже… — она уткнулась лбом в плечо Леонида, и он, как минуту назад, зарылся носом в ее волосы. Ему показалось, что теперь они пахнут иначе, запах не мог измениться в минуту, но он так ощущал, Лайма опять изменилась… а взгляд? Взгляд тоже был другим. Леонид не сразу осознал, что целует лоб, глаза, веки… чьи?
— Боже… Боже…
— Вспоминай, — молил он, — ты еще многое должна вспомнить, это есть в тебе, всегда было, память не принадлежат одной тебе, здешней, память общая для всех вас, но вспоминаешь обычно лишь то, что здесь. И я тоже так помню. И все… Не знаю, как устроена память, но скажу, что думаю: в нас — в тебе, во мне, в каждом — есть память о нас-других, потому что на самом деле в других вселенных-клонах не другая Лайма, не другой Том, и когда это понимаешь, память всплывает, должна всплыть, проявляют себя перепутанные квантовые состояния.
Леонид вдруг понял, что говорит по-русски.
— Вспоминай… — Как сказать это по-английски? — Вспоминай… пожалуйста.
— Больше ничего не…
— Это должно само…
— Не помню.
— Ты сказала: улица…
— Дома… странные, будто из сна. Может, я вспомнила сон?
Она надеялась, что это так.
— Нет, — отрезал Леонид. — Ты сказала — дома. Что с ними?
— Дом, будто надутый воздухом шар, — то становится больше, то опадает, то поднимается вверх, под ним машины с турбинами, как детские игрушки, а потом шар разбухает, в нем появляются окна, и внутри ходят люди… Конечно, сон. Почему вспоминаются сны?
— Это не сон, Лайма. Я думаю, что не сон.
— Лео… Я не могу… Меня выталкивает. Будто бросаешься в море, хочешь нырнуть…
— Не старайся нырнуть, Лайма. Оно должно само… Ты будешь вспоминать больше и больше. Я боюсь…
Леонид не мог сказать о том, что, как ему теперь казалось, знал, понимал, чувствовал.
— Чего ты боишься, Лео?
Он покачал головой. Лайма оттолкнула его, упершись ладонями в грудь, она тоже испугалась чего-то, возникшего в ее мыслях.
— Лайма, — пробормотал Леонид. — Ты вспомнила что-то… Не нужно принимать это близко к…
— Минни, — сказала Лайма. — Ты прав. Это не мое имя. Другая женщина. Как он мог…
Мелодраматизм ситуации стал невыносим, и Леонид пошел на кухню. Банка с растворимым кофе стояла на столике, а сахара не было, Леонид открывал один шкафчик за другим, обнаружил соль, еще два сорта кофе, несколько баночек со специями и перцем. Сахара не нашел. Он оглянулся — Лайма свернулась на диване калачиком, плед лежал на полу горкой, похожей на спавшего кота. Уснула? Рука Лаймы свесилась, и Леониду захотелось сесть на пол, взять ее ладонь в свою и ждать, пока Лайма не проснется. Слушать ее дыхание и разговаривать. Он не знал, как разговаривать со спящими. Может, так же, как с людьми, лежащими в коме, но и с ними он никогда не говорил, не знал, как это делается.
Он высыпал в большую чашку три ложки кофе, залил кипятком и вернулся в гостиную, отхлебнув на ходу горький напиток, оказавший на Леонида обычное действие — от кофе ему хотелось спать, а горький и без сахара вгонял в сон почти мгновенно, глаза закрывались, в голове захлопывались шторки, реальность он начинал воспринимать сквозь полупрозрачный занавес. Леонид не пил кофе на ночь, особенно во время наблюдений. Если бы он нашел сахар…
Сделав несколько глотков, Леонид поставил чашку на стол (или мимо? он не обратил внимания), укрыл Лайму пледом и присел на край дивана. Он слышал, как трезвонил мобильник на два голоса. Показалось ему, или он на самом деле встал и выключил свет? Наверно, показалось, потому что вместо теплого желтого комнату залил, опускаясь сверху, тяжелый белый свет, плотный, как молоко. Леонид подумал, что такой цветностью обладают звезды класса А, чуть ближе к В, это была его последняя связная мысль, а бессвязных он не запомнил, погрузившись в белое ничто.
Макс Квант
Сказочные ощущения
«Я испытываю сказочные ощущения!» — сказало чудовище из этой самой сказки.
Сон все не шёл. Горыня Змеевич и так поворачивался, и этак. И животом на камне распластался, и на бок валился, и глаза смыкал, и витязей считал, и даже тёплое козье молоко пил, а всё не помогает — болела третья левая почка, та самая, отбитая Добрыней Ярославским. Юнец без царя в голове со всего размаху ударил по боку кистенём, шрамчик в виде звёздочки остался на всю жизнь. Ох, и проучил же его тогда Горыня. Мало того что раздел догола, так погнал по всей деревне, девкам на потеху. И опосля сего срама витязи года на три дорогу к его пещере забыли… Да потом кто-то надоумил проверить, вдруг сам издох Горыня Змеевич, а в пещере, должно быть, золото… пуды золота… Каждый день гонял змей шантрапу в железе да при оружии, а ведь всё лезли. Одного, наконец, отловил и привёл сам в пещеру, предварительно лишив броневой скорлупы да лука. Показал, вот, мол, весь мой скорбный скарб: книжица «Житие Святого Георгия» в золотом окладе (от деда досталась) да жёлтый доспех неизвестного рыцаря — прочими железками Горыня менялся с местным кузнецом. Селянин, правда, эти же доспехи подгонял под размер вновь приходящих в село витязей, ну а те шли на бой к пещере. Горыня его не осуждал — у каждого свои заботы.
Перевалился змей на бок да приоткрыл один глаз. Тут же в пещере плела кудель деревенская девка Василиса. Ох, умна, ох, умна девчушка. Тинейджерка, как назвал бы сэр Гарольд. Ей уж девятнадцатый год, а замуж никто не берёт. То ли оттого, что лицом не вышла, то ли умом вышла даже с лихвой. И вот чего она удумала-то: ночью устроила переполох в своём доме, разворотила окно (и откуда только силища берётся в этом тощем теле?), оделась потеплее, взяла одеяло, кинула на пол берестяную портянку да потопала к пещере Горыни. Родичи поутру просыпаются, светёлку отперли не без труда и… Мать тут же и опрокинулась в обморок, отец побежал в церковь за писарем — у них в семье только Василиса грамоту разумела. Писарь- то им и прочёл бересту: «Меня похитил змей, пусть кто-нибудь да выручит. В. Прекрасная». Да уж, скромность — не её конёк. Теперь вот сидит, кудель прядёт, данную Горыней, — надо же как-то занять девку, на что-то приспособить, пока какой-нибудь заезжий витязь не пойдёт искать приключений на свою кольчужку.
Перевернулся змей на спину да лапами забалансировал на гребне. Спать так неудобно, зато только так почка и угомонилась. И вот в такой позе Горыня угодил в плен к Морфею. Ему почему-то приснился тот памятный день знакомства с аглицким рыцарем сэром Гарольдом Бесстрашным Убийцей Драконов. Всех змеев на своей стороне он поубивал не понять зачем, отчего с лёгкостью мог бы получить в жёны
