жители Вероны относились к ней с не меньшим уважением, помня о той роли, которую она играла в Венеции. Весь двор ее кишел целый день людьми, сюда являлись кардиналы, епископы, префекты, офицеры гарнизона, а также и вся веронская аристократия, остававшаяся еще в городе и решившая мужественно сопротивляться всем оскорблениям, которым подвергал их Бонапарт. Все эти люди, услышав о возложенной на нее миссии, стекались к ней со всех сторон, как овцы, нашедшие наконец надежного пастуха. Всякий желал, чтобы она помогла выиграть ему дело и навредила, сколько можно, его врагам. Все они находили тысячу способов спасти Верону, и каждый старался убедить ее в том, что именно только он один способен это сделать. Всех их Беатриса выслушивала одинаково любезно, но еще не могла хорошенько разобраться во всех этих противоречивых просьбах. Бегство из Венеции, поездка из Боволетты, а, может быть, и сознание своего унизительного положения, казалось, притупили на время ум бедной женщины. Она приехала в город, уверенная, что сейчас же увидит Гастона, выехавшего ей навстречу, но прошло уже три дня, и она не получила от него ни слова привета; она была удивлена и напугана этим, ей казалось, что ей приготовили какую-то ловушку, и теперь ей предстоит собственным умом дойти до сути дела и избежать грозящей ей опасности.
Она только что готовилась приступить к этому делу, как ровно в восемь часов вечера ей доложили о приходе Вильтара, прибывшего сюда с целью объявить ей, что ее Гастон находится по доброй воле в доме Бианки, дочери Пезаро. Никогда еще ни одна новость не доставляла Вильтару такого удовольствия, как эта. Он явился во дворец вместе в Валландом, и все время по дороге из крепости до дома Беатрисы они только и говорили об этой животрепещущей новости.
— Он полетел туда, как стрела, — рассказывал Валланд, — я не успел прибавить и слова, как он уже проехал полдороги к собору, я невольно напутствовал его словами: Бог с вами, мой друг, и да покоится ваша душа в раю сегодня же вечером, — и, наверное, это так и было бы, если бы не эта женщина, всегда в дело непременно вмешается женщина, — она сама взяла его лошадь за повод, и никто не посмел дотронуться до нее. Теперь она поместила его у себя в доме на Пиаццо Рено, и я молю Бога о том, чтобы она сохранила его для меня.
Валланд говорил горячо и откровенно, Вильтар внимательно выслушал его и потом заметил:
— У моего друга Гастона много достоинств, но он еще должен выучиться уметь ждать. Этот ангел Бианка заслуживает нашей благодарности. Если ей удастся удержать своего пленника до тех пор, пока дело будет сделано, я готов сам влюбиться в нее. Мы — старые друзья, если годы вообще могут принести пользу, так это именно в отношении дружбы. Я буду заботиться о Гастоне, когда настанет время, но теперь он не должен посещать маркизу Сан-Реми, по крайней мере, в настоящее время.
Оба приятеля обменялись взглядами, прекрасно понимая друг друга. Валланд уже слышал историю Беатрисы, и хотя он не вполне был посвящен в планы Вильтара, он все же отчасти догадывался, куда тот метит.
— В Венеции все были убеждены, что эти двое вскоре встанут под венец, — заметил Валланд шутливо, — если так, вам придется пуститься на хитрости, чтобы разлучить их, Вильтар, но, впрочем, вы, вероятно, знаете, что делаете.
— Прекрасно знаю, мой друг. Я готов держать с вами пари на сто крон, что завтра же маркиза навсегда отвернется от него. В данном случае весьма поучительно заметить, как многое зависит от женщин. Если у вас неприятности с одной из них, непременно вы должны сойтись с другой, и дело кончено. Я должен сознаться, что судьба помогла мне. Я даже не смел рассчитывать на что-либо подобное. Судьба знает, что делает, друг Валланд, запомните это.
— Без сомнения, без сомнения, — ответил Валланд, который вообще в жизни признавал только грубую силу. — Стоит только натравить эту женщину на другую, или, еще лучше, стоит их посадить вместе в одной клетке.
— Я всегда придерживаюсь этого правила, Валланд. Доверяй им настолько, насколько можешь следить за ними, и всегда держи их на известной узде.
— Вам предстоит много волнений, Вильтар, и, по-моему, чем меньше женщин будет замешано в это дело, тем лучше.
— Вполне согласен с вами, Валланд, когда настанет время, на сцену выступят и мужчины, пускай женщины сеют, а я буду пожинать их труды.
— Смотрите, чтобы они вам не посеяли чего-нибудь такого, чего вы и пожинать не захотите.
— Ничего, ведь главное, Валланд, в данную минуту нам надо, чтобы здешний народ наконец возмутился и восстал — это заставит Бонапарта прислать нам сюда дивизию. Время разговоров прошло, пора действовать. Конечно, я знаю, что некоторым из моих соотечественников придется сложить свои головы в Вероне, что же делать, приходится примириться с этим. Вы, я и мои друзья в этом случае останемся, конечно, только зрителями, мы будем только оплакивать погибших и будем умолять небо и Бонапарта отомстить за них. Наше положение в глазах Европы останется вне всякого подозрения, а между тем Венеция падет. Вы понимаете, Валланд, насколько маркиза де Сан-Реми может нам помочь в данном случае? Она прислана сюда, чтобы завязать дружеские отношения с французами — почему? Потому что она влюблена в одного из них. Я превращу ее любовь в ревность, и что из этого произойдет? Наверное, вы настолько хорошо знаете женщин, что можете предвидеть все последствия моего поступка.
Он тихо рассмеялся, стоя в дверях дома маркизы. Валланд с восторгом хлопнул его по руке и воскликнул:
— Положительно, Вильтар, в вас сидит какой-то демон.
Вильтара уже слишком часто сравнивали с нечистой силой, так что этот комплимент нисколько не тронул его. Он откинул назад свой плащ и, гордо подняв голову, пошел вслед за Валландом вверх по лестнице. На улицах было уже темно, но зато весь дворец сверкал огнями, весело горевшими в великолепных хрустальных канделябрах. Лакеи, в голубых ливреях и в брюках канареечного цвета, мелькали во всех направлениях, их было, казалось, не меньше, чем гостей. Великолепная мраморная лестница кишела самыми разнообразными мундирами, среди которых виднелось также много дамских светлых и нарядных туалетов. В этой толпе, поднимавшейся по лестнице, слышались самые разнообразные наречия, но преобладающим языком был французский, и говорившие на нем чувствовали себя увереннее и свободнее, чем итальянцы, которые, конечно, не могли забыть ни на минуту, что окружены своими недругами. Валланд, самоуверенный и решительный, как всегда, пробивался сквозь эту толпу без всякой церемонии, кивая направо и налево довольно небрежно и высокомерно; он в скором времени очутился в дверях салона и увидел издали Беатрису, принимавшую своих гостей с видом королевы, наконец-то очутившейся снова в своем царстве.
— Это она? — шепнул он Вильтару с видимым удивлением, — но ведь она прямо красавица, надо сознаться. Вам придется запастись хорошей веревкой, чтобы держать ее на привязи, — сказал он, улыбаясь.
— Нет, — ответил Вильтар, улыбаясь, — я сумею управлять ею и при помощи тоненькой ниточки.
И, действительно, Беатриса никогда еще не была так хороша. Уверенная в душе, что наконец-то в этот вечер Гастон явится к ней, она не пренебрегла ни одним украшением, которое предписывали ей ее положение и имя. Платье ее было выткано из золота и серебра на прозрачной ткани, бриллианты ее были известны всему миру, так как фамилия Порци обладала ими уже много веков. На ней надеты были рубины из Венгрии, изумруды, эмблема верности, бриллиантовая диадема из Индии, сапфиры, украшавшие ее обнаженные руки, бросали на них какие-то изменчивые лучистые тени. Но венцом всего была «золотая роза»: эта фамильная драгоценность являлась единственной в мире и принадлежала исключительно роду, к которому она имела честь принадлежать.
Маркиза стояла посреди огромной комнаты, чудный роскошный потолок которой почти совершенно скрывался массою люстр и тысячами свечей, служивших ей украшением. Беатриса была окружена кардиналами в пурпуровых одеждах и другими духовными лицами; тут же стоял Эмили, начальник скудных итальянских войск, Верита, который, несмотря на свою старость, приложил все свои старания, чтобы спасти Верону; Джон Баптист Валента, славившийся своею ученостью. Все они группировались вокруг нее, как бы стараясь защитить ее, а также и город от этого нашествия болтливых и хвастливых французов, относившихся так легко к самым серьезным вопросам. Французы же, как бы сговорившись, столпились все в другом конце комнаты, они занимали правый угол салона, а итальянцы левый, и хотя все говорили о самых простых и обыденных вещах, каждый из присутствующих думал только о настоящем положении дел. Это
