уже тоже начала терять терпение, стояла, стискивая пальцами узор-чатую вышивку на боковых разрезах паттия. Тяжёлая золотая нить, сминаясь, чуть слышно похрустывала. — Вы можете стать моим мужем, а можете и не стать… Это как богам угодно будет!.. И вообще! — решительно выпрямилась, расправила плечи, как птица, готовая взмахнуть крыльями. — Я живу своей жизнью, сама по себе, а вы… Вы тоже можете жить, как хотите, Кэйдар… Я не предъявляю вам претензий, хотя могла бы…
— Да?! — Кэйдар изумлённо сморгнул, такого оборота он уж никак не ожидал. — Это какие такие претензии?.. — не договорил, Хадисса перебила:
— А такие! Думаете, я не знаю ничего, господин наречённый жених? Что вы в своей спальне девку прячете?!
— Я никого не прячу… — Кэйдар слушал сам себя и злился за то, что улавливал в своём голосе оправдывающиеся нотки, будто его и вправду во лжи уличили. — У меня не было никаких женщин со дня помолвки… Я соблюдаю правила!
— Не надо мне врать! Я всё знаю! Про виэлийку вашу…
— Не знаешь! Да, она была моей наложницей, она стала матерью моему сыну, но сейчас она всего лишь нянька и кормилица…
— Не надо мне это говорить, не надо! Мне вовсе не интересно знать, чем вы зани-маетесь на досуге… Я вам только одно хочу сказать: оставьте меня в покое! Никаких притязаний, слышите?!
— Приятно слышать подобное от будущей жены, — заметил Кэйдар, немного помол-чав. — А если меня не устраивают такие отношения?
— Привыкайте, господин Наследник! — отрезала Хадисса и шагнула мимо Кэйдара, но тот поймал её за руку, одним рывком заставил развернуться лицом в себе.
— Думаешь, мы и свадебную ночь проведём в разных спальнях? Нет уж! Ты мне ещё детей нарожаешь… Потомков от аскалов на нашем троне ещё не сидело…
Хадисса не была той хрупкой неженкой, какой казалась многим со стороны, натре-нированные стрельбой из лука руки и необычная для аристократки ловкость позво-лили ей выкрутиться, избежав поцелуя в губы. Отпрянула, шумно дыша всей грудью, щёки румянцем раскраснелись, но глаза сверкнули яростно:
— Я предупреждала тебя, аэл, не прикасайся ко мне до свадьбы! — крикнула Кэйдару в лицо, отступая спиной к двери. — Думаешь, я не знаю, как ты был против этой про-клятой свадьбы? Так вот знай теперь и ты: я тоже тебя ненавижу! Ещё сильнее, чем ты меня!
Я всех вас, аэлов, ненавижу, жадных, ненасытных, завистливых! Так и смотрите на нас, как бы ещё в свои лапы загрести, где бы ещё чего оттяпать! И я для тебя ничего не значу, кусок лакомый — не больше! Залог для гарантии будущего мира!
А я не хочу так, понял! У меня у самой был жених наречённый, до свадьбы всего месяц не успели, и меня сюда отправили!.. Да мне бы век тебя не видеть! Ни тебя, ни всех вас!..
— Это ты со слов папочки своего поёшь? — спросил Кэйдар, зло щуря тёмные глаза; он медленно наступал на Хадису с одной лишь мыслью: заставить её замолчать. Немедленно! Как она смеет вообще говорить такое?
Но принцесса, хоть и выкрикивала обвинения, переглатывая слёзы, застилающие глаза, отходила от него всё дальше, увеличивая дистанцию.
— Я Создателя каждую ночь молю, чтоб ты сгинул в своих горах, чтоб ты не вер-нулся из своего похода! Я домой тогда сразу уеду и Отцу Создателю спасибо ска-жу!.. Уезжай, слышишь! Уезжай побыстрее за море! — махнула рукой несколько раз, как будто прочь Кэйдара от себя прогоняя, не сдержав слёз, расплакалась под конец, выскочила из зала, закрыв лицо ладонями.
Кэйдар следом не бросился, стоял посреди трапезной, как громом поражённый. Такого он не ожидал. Его смерти просили у Отца, и не абы кто, а будущая жена, та, которая заботиться должна о здоровье своего супруга. А она? Как же так? Что я сделал ей такого плохого? Я и сам не хотел этой свадьбы! Да она же дрянь просто! Негодница! Вторая Айна в этом доме объявилась. Смерти, смерти моей, значит, просит. Да я ещё и пальцем тебя не тронул, подумаешь там, пощупать пытался пару раз. Сама хороша! Ядом этим своим!.. И дразнит постоянно. Так одевается, что в глазах круг, а трогать не смей, не положено, видишь ли, до свадьбы. Выдерга бесстыжая! Да куда ты денешься от меня? Жених у неё, видишь ли, был! Да что мне твои женихи?!.. И у Ириды был жених. Где он теперь? Знамо дело, где!.. А за про-клятия свои ты у меня ещё прощения попросишь, не будь я будущим Воплощённым. И за ненависть за свою, и за молитвы эти дурацкие… Да!
Кэйдар вышел из трапезного зала решительным шагом, не замечая, как испуганны-ми зайцами мечется из-под его ног кухонная прислуга, чуть не роняя с подносов посуду.
* * *
Она попрекала меня моей виэлийкой. Как она могла вообще? Когда между нами даже не было ничего. Я знаю законы не хуже! Не надо обвинять меня в том, чего я не делал…
Кэйдар испытывал к своей невесте странные чувства. Противоречивые, с трудом объяснимые, даже самому себе малопонятные. Он ненавидел её и жаждал одновре-менно. Временами ему многих сил стоило перебороть в себе желание ударить эту женщину. Как сейчас, когда она кричала ему в лицо свои страшные слова, когда чуть ли не проклинала в открытую. Хотелось схватить за плечи и трясти, трясти до тех пор, пока она не перестанет кричать, пока она не перестанет смотреть с презрением и с насмешкой. Пусть лучше боится, чем презирает…
А бывали минуты, когда её хотелось ласкать, как котёнка. Ласкать её молодое стройное тело, целовать, целовать нежную кожу и губы. Заставить таять в руках, нежиться, доставлять удовольствие не только себе, но и ей.
Что-то удерживало Кэйдара всякий раз, когда жар внутри тела становился почти непереносимым. Не страх перед возможным отпором, не страх перед отравлением тем ядом от браслета, нет. Он помнил её насмешку, её презрение в глазах, собствен-ное ощущение унижения в тот вечер… Её смех в спину… Это он не мог забыть никак. Это стояло между ними обоими большей преградой, чем национальная непри- язнь.
И не было никакой силы, способной хоть как-то поправить ситуацию. Они так и оставались врагами, непримиримыми врагами, не способными на понимание, на сочувствие, на компромисс…
Кэйдар толкнул раскрытой ладонью дверь в собственную комнату, внутренне приготовился к встрече с виэлийкой, к её испуганно-настороженному взгляду. Оста-новился посреди комнаты, совмещающей в себе и кабинет, и спальню одновременно: покрывало ложа, расправленное настолько, что ни единой складочки; ни чашки, ни кружки на столе среди сдвинутых в сторону свитков, ни одной детской вещицы не попалось на глаза — ничего, что бы указывало на присутствие женщины и маленького ребёнка в этих стенах.
Оглядываясь кругом, Кэйдар не сразу вспомнил: ведь сам же распорядился ещё днём, чтоб подыскали подходящую комнату для Ириды и Тавиния. Где-нибудь по-близости от собственной, на этом же этаже. 'Значит, она уже перебралась к себе и сына твоего забрала с собой. Всё, каждую его игрушку, каждую тарелочку со стола — ничего не осталось! Как будто не было его в твоей жизни. Будто это сон был…'
Тут вдруг заметил белую шаль на спинке кресла. Очень тоненькая, пушистая, мяг-кая на ощупь. Вспомнил: это она была сегодня у Ириды на плечах. Днём, когда захо-дил сюда в последний раз. Забыла, видимо…
Почему тогда прислуга не позаботилась?
От шали пахло нежным ароматом, цветочным, душистым. Ароматом чистой ухо-женной женщины. Да, так от Ириды пахло после ванны… От влажных волос, от самого тела… Отец Всемогущий! Так и скажи, что просто хочешь её видеть!.. Ага, после ссоры с одной гадюкой идти искать другую? Знаешь сам, тебе она не обраду-ется, это точно!
И всё равно пошёл, прихватив с собой шали, комком прижатую к груди.
__________________
Вошёл неслышно, будто крадучись. И Ирида не сразу его заметила, стояла спиной; длинные волосы, светлые, пушистые, золотились при свете светильника, стекая волной вниз почти до середины бедра. Красавица! Кэйдар разглядывал её, когда Ирида, почувствовав на себе взгляд, обернулась, и они
