отпускал мое плечо, но смотрел поверх моей головы. — Я был женат… я до сих пор женат, пойми. Жена там, в Катскиле, заболтала меня чуть не до смерти. Но та рыжая крошка в Скоаре… то есть, полчасика в постели, а потом: «Свободен, парень!» — и я бы никогда не узнал, что оставил ей подарочек. Может быть, я подарочек и не оставил, мы никогда не узнаем наверняка. Но я бы хотел, чтобы так оно и было.
— Не знаю, почему говорю с тобой об этом…
— Все еще сердишься?
— Нет. — Я никогда не плакал с того утра, но склонен думать, что слезы, очень изредка, полезны и в юности. — Нет. Я не сержусь.
— Так предположим, что я — твой па… Хорошо?
— Да.
18
В январе на острове Неонархей зарядили такие дожди, каких на нашей памяти никогда не было. Мы были вынуждены приостановить работы по расчистке новых земель на целых две недели. Ники не слишком хорошо переносит беременность, и Дион тоже — я хочу сказать, что он, как и я, пытается родить книгу, излагая все, что может вспомнить относительно истории Нуина, прежде чем оно сотрется из его памяти или исказится. Теперь у нас есть бумага: тростник, растущий по берегам ручья, дает нашему примитивному производству сырье для готового продукта, на который чернила из ламповой сажи ложатся вполне сносно.
От ламповой сажи моя мысль перескочила на сами лампы и ламповое масло. Когда бочки с керосином, привезенные нами на
«Утренней Звезде», будут опустошены, нам негде будет пополнить наши запасы. Мы можем продержаться на местных растительных маслах и восках, а когда поголовье овец увеличится, у нас будет сало, чтобы возобновить запас свечей. Время окота овец через пару месяцев станет главным событием. Тем не менее керосин стоит экономить, но мы с Ники, разумеется, редко возражаем против необходимости рано отправляться в постель.
Лампы, свечи, животноводство — у нас достаточно хлопот, чтобы занять наших людей на сотню лет, если у нас есть столько времени. А ведь его может и не быть. Впрочем, нет смысла гадать об этом, поскольку за несколько веков мы были первыми, кто переплыл безбрежное море, и наши враги не станут преследовать нас — по крайней мере, в ближайшее время. У них столько же простодушной отваги, сколько и у нас, иначе бы они не смогли выиграть битву, даже несмотря на свою превосходящую численность. Правда, потребовалось воображение Сэра Эндрю Барра, запрещенное знание из старинных книг, приказы и защита Диона, бывшего тогда Регентом самой сильной и богатой из всех стран, и труд множества рук, чтобы создать шхуны — сначала «Ястреб», а позже и «Утреннюю Звезду». У победоносной армии Солтера нет таких судов, чтобы пуститься за нами в погоню, равно как и людей, способных ими управлять. Однако, получив искру озарения, они вполне смогут построить что-нибудь такое, на чем отважатся выйти в открытое море, если Церковь ослабит свои запреты.
Мы увезли с собой все эскизы и рабочие чертежи, сделанные нашими собственными людьми. Рабочие сначала имели лишь самое смутное представление о том, на строительство какого корабля их наняли, но некоторые из них запомнят подробности, и все они заговорят, если этого захочет Солтер. Святая Мурканская Церковь до сих пор придерживается учения, что это нравственное преступление, оскорбительное для Господа, — заплывать туда, откуда не видно земли. Разрешено лишь то, что рыбаки называют эстафетной системой: одно судно держит в зоне видимости другое, с которого и видно землю. Даже Дион не смог бы безнаказанно заказать такой корабль, как «Ястреб», не объяснив представителям Церкви необходимость судна для того, чтобы держать в благоговейном страхе пиратов с архипелага Код, и не пообещав, что он никогда не заплывет дальше этих островов. А «Утренняя Звезда», заверял он, нужна как… ну… э-э-э… на случай возможной перегруппировки этих сатанистов. Причина не в том, что Всемогущий разозлился бы, увидев человека, достаточно глупого для того, чтобы сорваться с края плоской земли; причина в учении, утверждающем, что любое любопытство грешно, в учении, которое были вынуждены поддерживать все религиозные течения прошлого в качестве практической защиты от скептицизма. Тем не менее, в известных пределах теологические препятствия можно устранить: если бы Церковь узнала, что горстка сбежавших Еретиков благополучно пристала к этим берегам и живет в усердном труде и счастье на островах, которые вполне могут оказаться ценными, я уверен, что Божье благословение на карательную экспедицию было бы получено в два счета.
Наша военная разведка выяснила, что пираты с архипелага Код вне всяких сомнений были разгромлены армией Солтера. Да, они не знают больших кораблей, зато знают море; в прошлом, до 327-го года, когда мы разбили их нацию на осколки, их корабли с треугольными парусами вполне могли забираться гораздо дальше, чем мы предполагаем. И они вполне сумели бы управиться с большим судном, если Солтер когда-нибудь ухитрится построить его.
Люди с островов Код — пираты, их женщины, рабы и последователи — поклонялись Сатане, древнему темному рогатому богу старинного и современного колдовства. Я уверен, что они до сих пор втайне делают это. Вероятно, они считают его логичным противником существующему порядку вещей, любить который у них нет никаких причин. А кроме того, оргии — это забавно. Тот факт, что Дион, будучи Регентом, не разрешил широкомасштабное сожжение людей с островов Код после того, как пираты сдались, стал одной из наиболее серьезных причин, по которой недружелюбно настроенная часть нуинской общественности — равно как и Церковь — затаила против него недовольство. Острова были переданы во владение уважаемой Гильдии рыбаков и присоединены к провинции Ханнис. Массе преступников, изгоев, их женщин и детей было позволено исчезнуть под предлогом всеобщей амнистии. Поскольку мы надеялись отменить рабство в Нуине и не собирались заводить новые тюрьмы, я не знаю, что бы нам еще следовало предпринять. Помнится, я предупреждал Диона, что большинство пиратов будет испытывать чувство благодарности не дольше пяти минут, а Церковь не ценит ничье милосердие, кроме своего собственного. Он знал это, но все равно продолжал в том же духе — и я полагаю, мы с Ники перестали бы его уважать, если бы он передумал в результате наших предостережений. Через четыре года пираты оказались тут как тут, в повстанческой армии Солтера, готовые рьяно биться на стороне Церкви против человека, спасшего их от рук этой же самой Церкви.
Кстати, я думаю, то, что Дион настоял на помиловании вместо мести, было первым случаем в современной истории, когда светский правитель выдержал давление Церкви и продержался целых четыре года. В правление Моргана Великого этот вопрос не возникал Морган был руками и ногами за Церковь; он был воином Господа и энтузиастом, который был одинаково счастлив, как обращая человеческие мозги в другую веру, так и круша их топором. Полагаю, все зависело лишь от того, осмеливались ли возражать ему.
И через некоторое время Церковь может обнаружить недовольство окончанием династии Морганов и президентством Эрмана Солтера. Солтер прекратит ту предварительную работу, которую мы вели в направлении освобождения от рабства; он разрушит наши начинания в развитии светских школ, и больше не станет кощунственных разговоров о смягчении запретов на книги Былых Времен и серьезную учебу. Но когда с этими делами будет покончено, медовый месяц Церкви с Солтером, скорее всего, подойдет к концу. Солтера снедает жажда власти, а это заболевание заканчивается катастрофой так же неизбежно, как и рак. Солтер уважает Церковь только за ту материальную силу, которую она извлекает из власти над людскими умами, но вовсе не по религиозным соображениям, и уж точно не за то временное добро, которое делает Церковь (как один из искреннейших ее врагов, я признаю, что добра она делает немало). Солтер — прагматичный человек в самом грустном смысле этого слова: искусство для него — чепуха, красота несущественна, милосердие — слабость, любовь — иллюзия, из которой можно извлечь пользу, а философские вопросы — пустая трепотня. Я хорошо знаю его, потому что парень пытался подобраться к Диону именно через меня, вскоре после того, как забавный случай забросил нас с Ники в президентское окружение и сделал важными персонами. Солтер был довольно откровенен относительно своих взглядов, пока считал, что я имею какую-то ценность. У него не было никаких убеждений — ни религиозных, ни
