Он выглядел взволнованным.
— Ну что ж, — сказал Джейкоб Ферман, — я из тех, кому нравится идея насчет единого мирового правительства.
— А я боюсь этого, — заметил я, наблюдая за Анжело. — Сделаться монолитными так же легко, как для индивидуалистов убить индивидуализм, не познав его. Почему бы не существовать семи или восьми федерациям — по числу основных цивилизаций?.. Федерациям, соблюдающим общемировой закон, признающий с их стороны право быть различными и неагрессивными?
— Думаете, мы когда-нибудь сможем получить подобный закон? — с сомнением произнес Ферман. — А каковы в этом случае гарантии против войны, Майлз?
— Гарантия только в моральной зрелости людей, и никаких других!.. Разумно организованные политические структуры могли бы оказать значительную помощь, но риск войны не исчезнет до тех пор, пока люди не перестанут считать, что можно оправдывать ненависть к чужакам и присвоение силой. Главное — человеческое сердца и умы, а все остальное — механика.
— Ого, да вы — пессимист!
— Вовсе нет, Ферман. Однако я напуган всеобщим стремлением видеть все исключительно так, как хочется тебе самому. В политике именно такое стремление дает волкам разрешение на вой.
— Хм-м… — Старик стиснул костлявое колено Анжело. — Как ты думаешь, Анжело, мы с Майлзом уже достаточно стары, чтобы не ломать голову над такими вещами?
Анжело отверг бы подобный сарказм со стороны кого угодно. Но не стороны дяди Джейкоба. Он хихикнул и нанес кулаком по плечу Фермана воображаемый удар. Так мы дурачились до самого Байфилда. Серый двухместный автомобиль продолжал плестись позади, и я перестал обращать на него внимание. Дорога была прекрасной, а мое воображение могло перегреться. Однако Ферман вел машину с медлительной осторожностью, так что большинство машин обгоняли нас. Едва мы притащились на автостоянку около кладбища, серый автомобиль прибавил скорость и пролетел мимо. Водитель пригнулся, явно не желая, чтобы его увидели.
Анжело был здесь не впервые: Ферман уже привозил его на кладбище. Мне бы следовало составить компанию Джейкобу и проводить его до могилы, но Анжело помотал головой и потащил меня на покрытый зеленью вал, расположенный в наиболее старой части кладбища. С точки зрения американца, там были совершенно древние захоронения, поскольку некоторые полуразрушенные надгробные камни были установлены еще три столетия назад, когда я был мальчиком. Анжело водил меня среди них без тени улыбки на губах, а ведь большинство молодых откровенно ржали бы, разглядывая труды давно умерших каменщиков, символически изобразивших ангелов круглоглазыми и с несколькими штрихами в камне вместо волос.
— Представляете, все, что у них было, — это песчаник или как его там…
— Да, за прошедшие столетия вроде бы научились обрабатывать мрамор.
— Конечно! — он рассмеялся. — Ну что такое эти несколько столетий?
Он сидел на валу, жевал травинку, качал ногой. Преисполненный спокойствия, с залитой солнечным светом седой головой, Джейкоб Ферман находился в полусотне шагов от нас и казался на своем острове созерцания более далеким, чем на самом деле. Он смотрел свысока на любую истину, которую видел в этом скромном землянином холмике и там, дальше, среди летних облаков и вечности. В человеке помоложе это могло бы показаться болезненно сентиментальным, по крайней мере для тех, кто всегда спешит навесить ярлыки на странности других. Но Ферман был слишком основательным и внутренне спокойным, чтобы беспокоиться о ярлыках. Потом он сел на землю и подпер голову рукой, безразличный как к сырости, так и к скрипу старческих суставов.
Анжело пробормотал:
— И вот так каждое воскресенье, хоть дождливое, хоть солнечное. Да-да, даже когда идет дождь. Разве что тогда он не сидит на траве… И зимой — то же самое.
— Думаю, он любил ее, Анжело. Ему нравиться быть здесь, где ничто не мешает думать о ней.
Тем не менее я блуждал среди призраков. Мой нос ощущал запах хлороформа, мои глаза видели, как юный геркулес с тупой физиономией нависает над Шэрон в дверном проеме, а потом снова замечали серый двухместный автомобиль, которому давно следовало обогнать нас. Мелочи… Не случилось ничего угрожающего, кроме смерти Беллы. Тепло и прелесть этого дня делали абсурдным предположение, будто впереди может ждать угроза. Но даже в залитых солнцем тихих джунглях вы вдруг можете заметить краем глаза промелькнувшее среди зелени черное с оранжевым, полосатое нечто. А потом зашуршат среди полного безветрия листья… Я деланно зевнул, надеясь, что зевок покажется натуральным и придаст небрежность заданному вопросу.
— Ты ходишь в церковь, Анжело?
— Конечно.
Его лицо стало неуловимо настороженным. Было вполне вероятно, что он догадывается о неслучайности вопроса, знает о моих попытках прощупать его мысли и желает знать, давать ли мне право на подобные исследования.
— Я даже пел в церковном хоре год назад, — продолжал он. — У мальчишки, стоявшего впереди меня, были уши, как у муравьеда. Я все время сбивался. — Он запел чистым контральто, удивительно звучащим на открытом воздухе: — Ad Deum qui laetificat juventutem meam… — Потом пожевал травинку и улыбнулся.
— И это приводит тебя в восторг?
Он захихикал:
— Теперь вы говорите как тот человек, с которым я беседовал в парке. Он сказал, что религия — обман.
— Я не считаю ее обманом, все-таки мне случалось быть агностиком. Дело в личной вере. В любом случае тебе следует ходить в церковь — хотя бы только потому, что так считает твоя мать… Ведь она, я думаю, набожна, не так ли?
Он быстро взял себя в руки:
— Да…
— Расскажи мне о Латимере. — Я смотрел, как он покачивает здоровой ногой — легко и изящно. Искривленная была в шине. — Я мог бы поселиться здесь.
Он проговорил с сомнением:
— Ну, он не велик. Люди говорят, запущен. Я не знаю…
Полно пустых домов. Редко что случается. Пригородны хороши — как здесь. И когда выезжаешь за город… Господи, если бы я мог! Вы знаете, просто ходить целый день, взбираться на холмы… Я прохожу милю, а затем вот тут, сзади, начинает болеть нога. И прогулке — конец…
— Думаю, я достану машину. Тогда мы могли бы выбираться на природу.
— Господи! — его глаза загорелись надеждой. — Провести целый день в лесу! Я мог бы взяться… Знаете, эта картина, та, что в вашей комнате… Думаете, там нарисовано место, которое я видел в действительности?.. Совсем нет. Я видел места, похожие на него… березы… Иногда дядя Джейкоб берет меня в поездки. Но когда я вылезаю из машины, он не отходит от меня ни на шаг. Беспокоится о моей ноге, вместо того чтобы позволить мне самому беспокоиться о ней. И оставить меня, когда я готов… — Он замолк и посмотрел мне в глаза. — Я люблю зверей. Знаете, такие маленькие существа, которые… Я читал, если сесть тихо в лесу, через некоторое время они начнут ходить вокруг и не бояться.
— Это правда. Я часто делаю так. Большинство птиц не обращают не тебя внимания, если ты не шевелишься. Наоборот, это их не беспокоит, это выглядит менее подозрительным. Ко мне достаточно близко подлетали иволги. И краснокрылый дрозд. А однажды на меня наткнулась лиса. Я сидел на ее любимой тропе. Она всего-навсего смутилась и обошла меня… Кстати, я тут встретил кое-кого из твоих друзей. В продуктовом магазинчике. Шэрон Брэнд.
Его мысли все еще гуляли по лесу, и он произнес с отсутствующим видом:
— Да, она милый ребенок.
— В некотором роде ты вырос вместе с ней.
— В некотором роде. Года четыре-пять — точно. Мама… не очень любит ее.
— Но почему? Я думаю, Шэрон — славная девочка.
