подмигнул мне. Три кобылы среди высоких трав, головы устремлены к приближающемуся огромному красному жеребцу. Цвета ревущие, как ветер в горах. Встреча бури и солнечного света, свирепая и радостная, кричащая и вызывающе сексуальная. Чертенка следовало бы хорошенько отшлепать… Другая картина была мягким сказочным пейзажем.
Я должен был признаться себе, что леди были столь же смешными, сколь и трогательными. Их усердные замечания касались чего угодно, но только не очевидного.
— Цвет, — отважно заявила миссис Мапп, — слишком экстравагантный.
— Да, — сказал Анжело.
— А эта нога немного длинновата. Думаю, тебе нужно рисовать с модели.
— Да, — сказал Анжело.
— А массы… Учись размещать массы сбалансированно, Анжело.
— Да, — сказал Анжело.
— Теперь эта… — миссис Мапп с немалым облегчением взяла в руки пейзаж. — Эта… хм… неплоха. Она миленькая, Анжело. Очень даже миленькая.
— Да, — сказал Анжело.
Роза рассмеялась. Безо всякого намека на смущение, потому что чего-чего, а смущения в этой женщине, наполненной только сердечностью и восхищением, и быть не могло. После того как Анжело вернулся, унеся свои рисунки, она не отпустила руки от его кудрей. И в то же время она абсолютно не воспринимала своего сына в качестве художника. В той же мере, как книги, которые читал Анжело, были для нее страной за семью морями, так и рисунки двенадцатилетнего ребенка в ее представлении не могли иметь никакого значения для окружающего мира. Тот факт, что своей небрежной виртуозностью он уже достиг порога, к которому большинство художников стремятся всю жизнь, был выше ее понимания. Доброжелательное невежество стало для нее щитом, за которым она пряталась от реальной жизни.
Пока старые леди помогали Розе с уборкой стола, Анжело показал мне свою комнату. Я не старался выглядеть сердитым и не стал ему объяснять, что ошеломить и шокировать маленькую миссис Мапп — невелико достижение. Он уже и сам понял это и казался весьма расстроенным.
Комната была узкой и крошечной. Единственное жалкое окошко почти упиралось в тротуар на Мартин-стрит. Для койки, книжной полки и мольберта едва хватало места. И тем не менее это была студия, в которой создавались шедевры, недооценивавшиеся даже самим автором.
Анжело вытащил из кипы, лежащей у стены, еще один рисунок. Рисунок казался простым и технически незаконченным, но художник был прав в своем нежелании продолжать с ним работу.
Изогнутая странным образом рука, пытающаяся подхватить падающего тигра. Пасть зверя перекошена в непостижимо безнадежном рыке. Из полосатой шкуры торчит дротик…
— Ты несомненно веришь в Бога, Анжело.
Взгляд его был полон досады.
— Рука символизирует человеческую жалость, не так ли?
И тут мне показалось, что в тот момент, когда я сделал свой скороспелый вывод, душа Анжело наконец рассталась с этой картиной. Подавленный, он плюхнулся на койку, подпер руками подбородок.
— Мне лучше извиниться?
— Не стоит.
— Что вы хотите сказать?
— Твои извинения могут смутить ее еще сильнее. Почему бы не оставить все как есть? А на будущее запомнить, что милые старые леди и похотливые жеребцы не слишком ладят друг с другом. Вопрос из области эмпирической этики.
Я обнаружил, что слово «эмпирическая» не озадачило его. Он знал это слово и не находил его необычным.
Подумав некоторое время, он вздохнул:
— О'кей, — успокоенный, но неудовлетворенный.
Случившееся продолжало терзать его душу. Именно поэтому, полагаю, он в скором времени подарил миссис Мапп «очень даже миленький» пейзаж, сопроводив подарок сентиментальными цветистыми выражениями. И стойко, как истинный джентльмен, перенес те минуты, пока его осыпала поцелуями и слишком долгими благодарностями.
Следующее воскресенье принесло с собой теплый, непрекращающийся дождь. Все утро я посвятил чтению воскресной газеты. Оценивать новости оказалось достаточно сложным занятием — ведь я слишком сильно нуждался в оценке самого себя. За неделю у меня не появилось ничего похожего на какой-либо заслуживающий внимания план действий. Я узнал кое-что об окружающей среде, кое-что о Розе, Фермане и Шэрон и почти ничего о Билли Келле.
Через день после поездки на кладбище мне пришлось заниматься поисками места, где можно было бы приобрести дешевую подержанную машину. Ничего внушающего доверия я однако не обнаружил, после чего был вынужден связаться по телефону с Торонто. Это трата, которую можно оправдать, Дрозма, даже если она предназначена лишь для того, чтобы позволить Анжело познакомиться с лесом… Во всяком случае, я побывал в большинстве храмов и соборов всего мира, но покой, который я иногда находил в них, был не более чем жалким подобием того покоя, который обретаешь, оказавшись под арками из живой листвы.
У меня по-прежнему не было ни малейшего представления о том, где находится и что замышляет Намир. Украв фотографии и дистроер, а также прекрасно владея марсианским искусством смены личин, он был способен затеять любой маскарад. А может быть, он хотел всего-навсего заставить меня бояться этого — чтобы я засомневался в Фермане и других обитателях дома, чтобы тратил силы и нервы на пустые подозрения?.. Взять да и повернуть против меня мои собственные слабости и недостатки, заставить меня спотыкаться из-за моей собственной слепоты и побудить Анжело к тому же самому — Намир вполне был способен осуществить такой план. В разумной жизни — земной ли, марсианской ли — думается, всегда существовало разделение на тех, кто с уважением относится к себе подобным, и на тех, кто стремится управлять и совращать. Допускаю, что такое разделение непостоянно. Ведь некоторые из нас умудрялись временами оказываться то в том, то в другом лагере. Бывало, и убийцы исправлялись, а бывало, и праведники развращались…
По содержанию передовой статьи я сделал вывод, что новое правительство Испании очень скоро приведет свою страну в порт с названием «Соединенные Штаты Европы». Это вполне могло оказаться бесконечно важным для человечества событием, но я позволил газете упасть с моих колен и принялся созерцать березы и раненого тигра — этот рисунок Анжело из вежливости подарил мне. К тому же я прочел и о проектируемой станции-спутнике. В 1952 году, говорилось в статье, думали, что для этого потребуется десять лет. Десяти лет и кое-какая мелочь в размере четырех миллиардов долларов. Теперь выясняется, что времени понадобится чуть побольше да и долларов тоже — на миллиард или около того. Более полные испытания, имитирующие условия в открытом космосе, намекают на возможность долговременных убытков для человечества, каковую возможность более ранние, грубые эксперименты выявить не могли. Но ничего более или менее серьезного. Кандидатов следовало бы отбирать более критически — вот и все. По- видимому, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой или шестьдесят восьмой…
Мы вполне могли бы рассказать им кое-что из нашей древней истории, но я одобряю мудрость наших законов: земляне должны быть оставлены со своими технологическими проблемами один на один. Было логично помочь некоторым племенам в изобретении лука и стрелы — что мы и сделали, но времена с тех пор изменились.
Днем ко мне заглянул Ферман. Он опять собирался на кладбище. Унылый дождь все что-то нашептывал, и я упомянул о нем. Ферман улыбнулся мокрому оконному стеклу: — Солнце сегодня встало где-то далеко от нас.
— Джейкоб! — мы уже называли друг друга по имени. — Вам известно что-нибудь об этих «индейцах» и «стервятниках»? Не хотелось бы обнаружить Анжело замешанным в их дела.
— Детские игры, я думаю. Тяжеловато вытаскивать его на разговор об этом.
— «Индейцы», кажется, состоят из более старших мальчишек, и некоторые из них бандиты.
— В самом деле? — он был заинтересован, но не слишком глубоко. — Я представляю себе мальчишек очень дикими животными. Они быстро становятся такими в своих компаниях. Не то чтобы я с пристрастием относился к Анжело… А с другой стороны, мальчишка Келл кажется вполне приличным.
