Она сказала эти слова с таким озлоблением и с такой яростью, с таким необыкновенным взрывом недоброжелательства к мистеру Фрэнклину в голосе и в выражении лица, что, хотя я знал ее с младенчества, хотя я любил и уважал ее больше всех после миледи, мне сделалось стыдно за мисс Рэчель первый раз в моей жизни.
Сыщик Кафф не отрывал от ее лица своего неподвижного взгляда.
— Благодарю вас, мисс, — сказал он, — не знаете ли вы чего-нибудь об этом пятне? Не сделали ли вы его нечаянно сами?
— Я ничего не знаю об этом пятне.
Ответив так, она отвернулась от нас и опять заперлась в своей спальне.
На этот раз и я услышал, как услышала прежде Пенелопа, что она зарыдала, лишь только осталась одна. Я не мог решиться взглянуть на сыщика и взглянул на мистера Фрэнклина, который стоял ближе всех ко мне. Он казался еще более огорченным, нежели я, тем, что случилось.
— Я говорил вам, что тревожусь за нее, — шепнул он, — теперь вы понимаете, почему?
— Мисс Вериндер, кажется, не в духе из-за пропажи ее алмаза, — заметил сыщик, — это вещь ценная… Весьма естественно.
Извинение, которое я придумал за нее вчера (когда она забылась при инспекторе Сигрэве), сделал за нее сегодня человек, не принимавший в ней такого участия, как я, потому что он был посторонним ей человеком.
Холодная дрожь пробежала по мне, — почему, я тогда не знал; думаю, что в ту минуту у меня, должно быть, мелькнуло первое подозрение о новой мысли (и мысли ужасной), которая появилась у сыщика Каффа, — лишь на основании того, что он усмотрел в мисс Рэчель и услышал от нее при этом первом их свидании.
— Язык молодых девиц имеет свои особенности, сэр, — продолжал сыщик, обращаясь к мистеру Фрэнклину. — Забудем о том, что произошло, и приступим прямо к делу. Благодаря вам мы знаем, когда краска высохла. Теперь остается узнать, когда в последний раз эту дверь видели без пятна. У вас, по крайней мере, есть голова на плечах, и вы понимаете, о чем я говорю.
Мистер Фрэнклин постарался успокоиться и с усилием оторвал свои мысли от мисс Рэчель.
— Кажется, я понимаю. Чем более мы ограничим вопрос о времени, тем более мы ограничим поле розысков.
— Именно так, сэр, — ответил сыщик. — Вы смотрели на вашу работу в среду, после того, как кончили ее?
Мистер Фрэнклин покачал головой и ответил:
— Не помню.
— А вы, — обратился сыщик Кафф ко мне.
— И я также не могу сказать, сэр.
— Кто был последним в этой комнате вечером в среду?
— Я полагаю, мисс Рэчель, сэр.
— Или, может быть, ваша дочь, Беттередж, — вмешался мистер Фрэнклин.
Он обернулся к мистеру Каффу и объяснил, что моя дочь была горничной мисс Вериндер.
— Мистер Беттередж, попросите вашу дочь сюда. Постойте, — сказал сыщик, отводя меня к окну, где нас никто не мог услышать. — Сигрэв, — продолжал он шепотом, — дал мне подробный отчет о том, как он вел дело. Между прочим, он, по своему собственному признанию, рассердил всех слуг, а для меня очень важно помириться с ними. Кланяйтесь от меня вашей дочери и всем остальным и скажите им, что, во- первых, я не имею еще доказательств перед глазами, что алмаз был украден; я только знаю, что алмаз пропал. И во-вторых, обращение мое к слугам заключается просто в том, чтобы просить их помочь мне.
Зная, какое действие произвело на женскую прислугу запрещение, наложенное инспектором Сигрэвом на их комнаты, я поспешил спросить:
— Могу ли я, мистер Кафф, сказать женщинам еще кое-что? Могу ли я им сообщить, что вы приказали им кланяться и сказать, что они свободно могут бегать по лестницам взад и вперед и заглядывать в свои комнаты, когда это им вздумается?
— Можете, — сказал сыщик.
— Это их всех тотчас смягчит, сэр, — заметил я, — начиная с кухарки и кончая судомойкой.
— Ступайте же и сделайте это немедленно, мистер Беттередж.
Я сделал это менее чем в пять минут. Было только одно затруднение, когда я дошел до спален. Мне, как главе слуг, понадобилось употребить всю свою власть, чтобы удержать всю женскую прислугу от попытки влететь наверх вслед за мной и Пенелопой в качестве добровольных свидетельниц, горячо желавших помочь сыщику Каффу.
Сыщику, по-видимому, понравилась Пенелопа. Он стал несколько менее сух, и на лице его появилось точно такое же выражение, какое было в то время, когда он приметил белую мускатную розу в цветнике. Вот показание моей дочери, взятое у нее сыщиком. Она дала его, мне кажется, очень мило, но ведь она вся в меня! В ней ничего нет материнского; слава богу, в ней ничего нет материнского!
Пенелопа показала, что ее весьма заинтересовала разрисовка двери и что она помогала смешивать краски; она приметила место под замком, потому что его раскрашивали последним; видела его несколько часов спустя без пятна; оставила его в двенадцать часов ночи без пятна. Простившись со своей барышней в этот час в ее спальне, она слышала, как часы пробили в “будуаре”; она держалась в это время за ручку разрисованной двери; знала, что краска сыра (так как помогала смешивать краски, как было выше сказано); особенно старалась поэтому не дотрагиваться до двери; могла присягнуть, что подобрала подол платья, и что тогда не было на краске пятна; не могла присягнуть, что ее платье случайно не коснулось двери, когда она выходила; помнила, какое платье было на ней, потому что оно было новое, подарок мисс Рэчель; отец ее тоже помнил и тоже мог это подтвердить; он подтвердил это и сам принес платье, бывшее на ней в тот вечер; юбку понадобилось рассматривать долго, ввиду обширности ее размеров, и ни одного пятнышка на ней нигде не оказалось.
Потом сыщик стал расспрашивать меня, нет ли у нас в доме больших собак, которые могли бы вбежать в комнату и размазать краску своим хвостом.
Услышав, что это было невозможно, он послал за увеличительным стеклом и попробовал разглядеть пятно с его помощью. На краске не виднелось следа человеческой руки. Все видимые признаки показывали, что краска была размазана чьим-то платьем. Тот, на ком было это платье, судя по показаниям Пенелопы и мистера Фрэнклина, чтоб сделать это пятно, должен был находиться в комнате между полуночью и тремя часами утра в четверг.
Доведя следствие до этого пункта, сыщик Кафф вспомнил, что в комнате еще находится инспектор Сигрэв, и, в назидание своему товарищу по службе, сделал следующий вывод из произведенного им следствия.
— Эти ваши пустяки, господин инспектор, — сказал он, указывая на пятно, — сделались довольно важными после того, как вы видели их в последний раз.
В том положении, в каком находится теперь следствие, это пятно должно привести к трем открытиям. Следует, во-первых, узнать, есть ли в этом доме одежда, запачканная такою краской. Во-вторых, выяснить, кому эта одежда принадлежит. В-третьих, добиться объяснений от этой особы; почему она была в этой комнате и как сделала это пятно между полуночью и тремя часами утра? Если эта особа не сможет дать удовлетворительного объяснения, то вам незачем искать далеко руку, похитившую алмаз. Я сделаю это сам, с вашего позволения, а вас не стану больше отрывать от ваших городских занятий. Я вижу, что у вас здесь есть один из ваших подчиненных. Оставьте его мне на всякий случай и позвольте мне пожелать вам всего доброго.
Уважение инспектора Сигрэва к сыщику было велико, но уважение его к себе самому было еще больше. Метко задетый знаменитым Каффом, он отразил удар не менее ловко.
— До сих пор я воздерживался от высказывания своего мнения, — сказал инспектор все тем же нисколько не изменившимся воинственным тоном. — Теперь мне остается заметить, оставляя следствие в ваших руках, что из мухи очень легко сделать слона. Прощайте!
— Легко также совсем не заметить мухи тем людям, которые слишком высоко задирают голову.
Ответив на комплимент своего собрата в таких выражениях, сыщик Кафф отвернулся от него и
