–
Он не стал гоняться за детьми.
Он перестал заглядывать в кафе.
Он обходил стороной общественные туалеты.
Он поливал теперь городские стены.
Он боялся вообще куда-нибудь пойти.
Он подумывал, как бы ему убежать от себя, чтобы больше не возвращаться.
Один сутенер-итальянец попытался как-то вступиться за беднягу, обратившись к инспектору, который, кстати, тоже был наполовину итальянец:
– Перестаньте вы над ним издеваться, Силистри, а то он пустит себе пулю в лоб – и все дела.
Это не входило в планы инспектора Силистри.
– Это нежелательно для тебя, Рыбак.
– Но как же я ему помешаю? Он совсем уже с катушек съехал. Не найдет веревку, чтобы повеситься, так просто перестанет дышать, вот и все.
Однако инспектору Силистри важно было не потерять господина Лемана.
– Ладно. Попробуем еще один фокус, последний.
Последний фокус нащупали пятки Лемана, когда он залез тем вечером в спальный мешок: теперешняя его постель, под лестницей одного старого дома, предназначенного на снос, на улице Туртий. Леман забрюзжал, вылез из мешка, чтобы посмотреть, что туда еще набилось. Он вытащил оттуда пластмассовый футляр, холодный и гладкий. Ему пришлось выползти в поисках фонаря, чтобы определить, что это такое. Оказалось – магнитофонная кассета. Надпись гласила, яснее некуда:
Реакция была мгновенной. Внезапно избавившись от своих привидений, забыв все меры предосторожности, которые он принимал до сих пор, полагая, возможно, что его друзья подвергаются огромному риску, пока он их не предупредит, или, напротив, думая, что эта запись – проделки кого-то из банды, Леман припустил по улицам Парижа.
В приступах паники люди сегодня уже не обрывают шнурки колокольчиков, они вдавливают кнопки домофонов, по локоть проваливаясь в толщу пластика и бетона.
Какой-то странный голос ответил на звонок Лемана:
– Кто там?
Голос не слишком приветливый, однако мягкий. Женский.
– Это я. Это Леман!
– Что ты здесь делаешь? Говорили ведь, что ты…
– Это ты послала мне кассету?
– Какую кассету? Я не…
– Открой, это важно! Нужно прослушать, нужно…
Раздался щелчок.
Леман растворился во мраке парадной.
Напротив кнопки, на которую только что наседал Леман, инспектор Силистри прочел имя, до странности безобидное, какое-то средневековое, удачная находка для трубадура: Пернетта Дютиёль.
В характере инспектора Силистри не было ничего, что роднило бы его с трубадуром. Пернетту Дютиёль долго обхаживать не пришлось: как только ее взяли, она сразу и выдала имя некоего Казнёва (или Казо), который в свою очередь решил воспротивиться инспекторам Карегга и Силистри, что обернулось ему пулей в правом локте – вооруженное сопротивление – и еще одной, под левым коленом – попытка к бегству. Если Леман был уже на пенсии, то Дютиёль и Казо работали на журнал «Болезнь», медицинское издание некоего Сенклера. Пути всех четверых, Сенклера, Казнёва, Лемана и Дютиёль, сходились в одной точке прошлого: Магазин, где все они отправляли службу как раз в то время, когда Бенжамен Малоссен исполнял там весьма спорные обязанности козла отпущения. Когда инспекторы Карегга и Силистри явились на квартиру к господину Сенклеру, там никого не было. Когда же они прибыли с обыском по юридическому адресу издательства, то и здесь его не оказалось. Впрочем, вряд ли журнал сильно страдал от отсутствия директора: номера на следующие четыре месяца были уже полностью составлены, да и на будущее материала было предостаточно. Среди прочих готовящихся к выпуску статей инспектор Силистри отметил следующие:
«Болезни в истории кино», специальный номер, подготовленный к столетию этого вида искусства;
«Татуировка и ее мотивации»;
«Пластическая хирургия как одно из изящных искусств»;
«Ложь, патология или умение жить?»;
«Пересадка преступления» (Об изменениях в психике пациентов, перенесших операцию по пересадке органов, на примере недавнего громкого дела, развернувшегося вокруг подозрительной личности некоего Малоссена). Статья, набранная заранее, описывала, предвосхищая события, не состоявшийся пока еще процесс.
Каждый из этих сюжетов живо заинтересовал инспектора Силистри. Особенно два последних. Тем более что при обыске на квартире у Сенклера нашли фотографию зеленоглазой красавицы в розовом английском костюме, значащейся в полиции под именем Мари-Анж Куррье и имеющей репутацию большой лгуньи.
Так как связь между Титюсом и Силистри была прервана, информация передавалась через Жервезу. Таким образом, инспектор Титюс, проникнув в тот день в камеру Мари-Анж, явился не с пустыми руками.
– У меня плохая новость, Мари-Анж.
Инспектор Титюс не знал, с чего начать.
– Вряд ли это вас обрадует.
Он поставил термос на привинченный к полу столик.
– Сегодня – шоколад. Лучший! Как у шеф-повара: плиточку развели на медленном огне, и капельку молотого кофе, в самом конце.
И позолоченные ложечки: всё для вашего удовольствия.
– Я опять в фаворе, Мари-Анж.
Она взглянула на него в упор.
– Да, у Лежандра с его методистами что-то не заладилось. Вот он и вспомнил про меня.
Он захотел ее ободрить:
– Эй! У меня пока испытательный срок. Нужно еще, чтобы я прошел.
К шоколаду он захватил коробку бельгийского песочного печенья, белого, как пляжи южных морей.
– Весь интерес в том, что теперь я могу проходить к вам бесплатно, экономя на пошлине. И у вас больше нет возможности меня выставить. Может быть, вы предпочитаете разговаривать в комнате для допросов? То есть как положено…
Нет, очевидно, она не предпочитала. Держа в пальцах маленькую солонку, Титюс посыпал чашку Мари-Анж.
– Немного горького шоколада, сверху…
Он прилежно ухаживал за ней. Ему хотелось бы, чтобы она представила, что сидит на террасе кафе с видом на Люксембургский сад, к примеру.
– Не люблю я тюрьму.
Титюс говорил правду. Но это у него вырвалось невольно. И он решил воспользоваться своей же оплошностью.
– И мне не нравится, что вы сидите за решеткой вместо другого.
Полный провал. Он никогда не думал, что женщина может вложить столько презрения в одну улыбку. Он тут же попытался исправить промах:
– Я хочу сказать, что предпочел бы видеть вас вдвоем в одной камере.
Улыбка Мари-Анж несколько изменилась.
– Вы думаете, что существует такая любовь, которая вынесет это? Медленное старение в одной камере?
Улыбка Мари-Анж начала бледнеть.
