– Мама миа! – почему-то по-итальянски вздохнула Нюня, вникнув в суть Тяпиной идеи.
– Другие предложения есть? Нет? Значит, принято единогласно! – подытожила я.
Бледный от переживаний (а может, еще и от холода) Никита застыл на доске – одна нога впереди другой, руки разведены в стороны – и походил на гипсовую фигуру гимнаста, балансирующего на снаряде «бревно». Я обежала «скульптуру» вместе с ее деревянным основанием по кругу, присматриваясь к неровностям почвы и прикидывая, как бы мне половчее осуществить задуманное. Потом остановилась, примерилась и аккуратно, чтобы не разбить собственный ботинок, пнула доску – раз и другой.
– Эй! Ты что делаешь? – покачнувшись, заволновался Никита.
– Не бойся, упасть тебе не грозит, клей удержит, – успокоила я его и увеличила частоту и мощь направляющих пинков.
Доска неохотно уступила штурму и натиску, сдвинулась вперед и, повинуясь моим усилиям, поплыла по заснеженным кочкам, как кораблик по волнам.
– Нет, это не кораблик! – подслушав мои мысли, возразила Тяпа. – В лучшем случае, это неуклюжий плот!
– Скорее даже тяжелая баржа! – подсказала неженка Нюня, недовольная тем, что приходится заниматься тяжелой работой. – А мы – три бурлака!
– Лебедь, рак и щука! – сострила Тяпа.
Тем не менее под моим нажимом доска перемещалась довольно ходко, она только лавировала очень плохо. Мне пришлось здорово попотеть, чтобы обогнуть кучу кирпича, высящуюся на краю участка как небольшая пирамида. Она загораживала выход на открытое пространство довольно крутого склона, по которому при наличии хорошего лоцмана в моем лице можно было подгрести аккурат к калитке «Либер Муттер».
– Славное море – священный Байкал! Добрый корабль – омулевая бочка! – нежным голоском затянула вполне тематическую песню моя Нюнечка.
Никита почему-то не захотел присоединить свой баритон к моему сопрано, и программное заявление про молодца, которому плыть недалечко, я допела сама.
Атлант (все-таки не викинг! Викинг небось не отказался бы спеть в честь открытия зимней навигации!) решительно не желал упражняться в вокале, а упрямая доска никак не хотела выполнять сложный маневр в обход кирпичной пирамиды. Я в полной мере поняла, как трудно приходится морякам, огибающим мыс Горн. Пыхтя и спотыкаясь о разбросанные там и сям кирпичные обломки, я бегала вокруг Никитиного «судна» и направляла его поступательное движение прицельными пинками в борта. При этом сам Никита, вырастающий из доски подобием мачты, мог помочь мне только словом, но не помогал и им. Происходящее его нисколько не развлекало. Парень был так мрачен и хмур, что мы с Нюней решили его подбодрить и напели очень подходящую, как нам показалось, песню:
– Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка – это флаг корабля!
Боюсь, последний слог я выкрикнула слишком громко, и песенка получилась не вполне приличной, но мне уже было не до вокала. Неожиданно одна моя нога отяжелела так, словно к ней привязали гирю. Опустив глаза, я увидела, что к подошве ботинка рыбой-прилипалой пристал кирпич! О причине противоестественного слияния подметки и строительного камня позволял безошибочно догадаться характерный запах конверсионного антикрысиного клея.
– Вот козел-собака! – выругалась я и гневно топнула отяжелевшей ногой.
Это не избавило меня от довеска. Я попыталась отделить кирпич от подошвы, схватив его двумя руками, но поняла, что скорее оторву себе ступню.
– Однако поразительно актуальная тема одноногости мне уже здорово надоела! – сквозь зубы процедила Тяпа.
– И кирпич этот тоже очень надоел! – прохныкала Нюня.
– Надо же, как не вовремя! – с досадой сказала я.
Мне ведь почти удалось вывести Никитино суденышко из-за кирпичного острова на стрежень, на простор крутого склона! Еще чуть– чуть – и с ролью буксира, толкающего неповоротливую груженую баржу, можно было бы попрощаться. И тут появляется прилипучий кирпич и образует нерушимый союз с моей обувкой!
– Татьяна, ты где? – встревоженно позвал меня Никита. – Татьяна! Татья-на-а!
Зов превратился в бессмысленный крик, полный ужаса.
Я мигом забыла про нерушимый башмачно-кирпичный союз, вскинула голову и успела проводить взглядом доску, без руля и без ветрил уходящую в большое плавание под откос.
– Русские – очень своеобразные люди, – сказал Хакими Ногаи, благосклонно наблюдая за поросенком, который с удовольствием валялся в снегу. – Они буквально сотканы из противоречий!
– Что вы имеете в виду, уважаемый? – поинтересовался Мицуи Хирото, загодя разворачивая памперс и заранее морально готовясь к трудному делу.
Прежде Хирото-сан никогда не имел дела с подгузниками, и ему было совсем не просто освоиться с этой принадлежностью младенческой гигиены. К чести господина Хирото следовало сказать, что напялить подгузник на визжащего и вырывающегося поросенка затруднилась бы и многоопытная нянька.
– Русские люди обладают непосредственностью детей и мудростью стариков. Они простодушны, искренни, но при этом не чужды иносказаний, – охотно пояснил свою мысль Хакими Ногаи. – Взять хотя бы необычный подарок, который сделала нам русская девушка Таня-сан. Как вы думаете, что она имела в виду?
– Когда преподнесла нам этого детеныша свиньи? – уточнил Мицуи Хирото, внимательно следя за «подарком», самозабвенно кувыркающимся в сугробе.
– Я полагаю, что это не обычный презент, – сказал Ногаи-сан.
Его собеседник был с этим, безусловно, согласен. Вся японская делегация второй день билась над вопросом, который человек с хорошим знанием языка Пушкина и Гоголя сформулировал бы в шести словах: «Какого черта русские подложили нам свинью?!»
– Это не случайный, это символический дар, – с важностью заявил эрудированный господин Ногаи. – Я знаю русских. У них особое отношение к свиньям.
– Неужели? – Хирото-сан шевелением бровей выразил уместное удивление, затем взглянул на памперс, приготовленный им для поросенка, и оставил при себе напрашивающееся по тексту высказывание о необычности того отношения к свиньям, которое в данный конкретный момент проявляли они с Ногаи.
– Русская народная мудрость хранит немало глубокомысленных изречений о свиньях, – Ногаи-сан не упустил возможности блеснуть эрудицией. – В России говорят: «неблагодарный, как свинья», «грязный, как свинья» и «поступающий по-свински». А вспомнить это: «Со свиным рылом в калашников ряд». Подумайте, ведь животное, которое ставят в один ряд со смертоносным автоматическим оружием, это же настоящий символ агрессии!
– Нам подарили смертоносное животное? – заволновался Мицуи Хирото.
– Я бы сказал, нам отдали воплощенный негатив! Но зачем?
– Действительно, зачем? – пробормотал Хирото-сан.
– Я думаю, это своеобразная проверка мощи нашей культуры, а также моральной чистоты и стойкости знаменитого самурайского духа, – сказал его собеседник.
– Особенно чистоты, – пробормотал Хирото– сан и снова посмотрел на памперс в своих руках.
– Мы должны показать жаждущим совершенства русским, что наша древняя великая культура способна принять, укротить и облагородить самую дикую и необузданную натуру!
– А! – Хирото-сан осознал глубину высказанной мысли и обрадовался. – Вы хотите сказать, что этот поросенок олицетворяет собой весь русский народ?
– Юный, энергичный, но недостаточно цивилизованный народ, – подтвердил Хакими Ногаи, обласкав снисходительным взглядом поросенка, который как раз проявлял вопиющее отсутствие культуры и хороших манер, бессистемно удобряя заснеженные кочки.
– Да полно вам, господа! – подключился к разговору третий японец, дотоле сосредоточенно выполнявший на свежем воздухе упражнения дыхательной гимнастики. – Русские – великая нация, и у них большое будущее! Не потому ли и мы с вами здесь?
