Он зажал длинную бамбуковую флейту между колен, положил пальцы на отверстия и принялся увлеченно играть, показывая немалое искусство. Они внимательно слушали негромкую хрипловатую музыку, прихотливые переливы, повторяющуюся основную тему.
Гиппократ опустился на траву немного в стороне и смотрел, как слушает Дафна. Она, казалось, не замечала его восхищенного взгляда. Вскоре она сняла свой теплый серый плащ, расстелила его на земле и тоже села. Она улыбнулась Гиппократу, взгляды их встретились и долго не могли оторваться друг от друга, словно сплетенные в объятиях руки.
Какое это было бы счастье, думал Гиппократ, сидеть на плаще рядом с ней — просто сидеть рядом с ней! Как он мог быть прежде так слеп: не видеть волну легких кудрей, нежный румянец на щеках, влажные алые губы, жемчужную белизну зубов, красивый изгиб шеи, юную грудь, вздымающуюся под хитоном.
Вот женщина, которую можно любить всю жизнь! Она наделена и умом, и характером, и чуткостью. Какой матерью она будет и какой женой! Что если он поговорит с Эврифоном? Нет, Эврифон, конечно, предпочтет иметь зятем сына архонта. Однако, может быть, его все-таки удастся убедить, если сама Дафна будет просить его о том же. Но захочет ли она? Конечно, нет.
Вот кого ждал он все эти годы. Вот почему он не смотрел на других женщин.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Гиппократ вскочил и, подойдя к Дафне, опустился на край ее плаща. Она протянула руку ему навстречу, словно приглашая его садиться, и их пальцы почти соприкоснулись.
Пастух отнял флейту от губ и поднял голову. Они похвалили его игру, и он был очень доволен. А когда они пошли обратно к Галасарне, пастух окликнул Гиппократа.
— Приводи свою жену сюда и завтра. Я сыграю ей кое-что получше.
Дафна покраснела.
— Да, — шепнула она, — может быть, мы придем сюда и завтра?
Гиппократ улыбнулся ей, а потом крикнул пастуху:
— Она мне не жена! Ни мне и никому другому — пока. Но я все-таки попробую привести ее сюда еще раз. А твоя Муза встретит нас здесь?
Пастух засмеялся.
— Сделаю, что могу, — крикнул он в ответ. — Но разве можно что-нибудь обещать, если дело касается женщины?
Дафна посмотрела на Гиппократа.
— Когда мы познакомились, мне и в голову не приходило, что ты можешь быть таким. Ты показался мне ужасно пожилым и серьезным. Я сказала тебе тогда, что мне нравятся мальчики и не нравятся взрослые мужчины и что я хотела бы скорее состариться. А вот теперь я не хочу стареть, потому что познакомилась со взрослым мужчиной, сохранившим юное сердце.
Оба засмеялись, хотя, будь с ними кто-нибудь третий, он вряд ли догадался бы о причине их смеха. Но эти минуты, которые запомнились им на всю жизнь, они не разделили ни с кем третьим.
В Галасарне они разыскали жену Хрисамия. У нее нашелся не только тимьяновый мед, но и сыр. Потом они отправились домой, но, прежде чем войти, постояли около печи, и жена привратника приоткрыла ее дверцу, чтобы они могли насладиться ароматом, поднимающимся от кипящего котла, и полюбоваться золотистой корочкой хлебов.
Однако ее муж, распахнув перед ними тяжелую дверь, сообщил неожиданную новость:
— Сюда приехала из Мерописа какая-то женщина. Она спрашивала вас обоих.
— Олимпия! — воскликнула Дафна.
— Да, так ее зовут.
Через дворик к ним торопливо шла Праксифея.
— Олимпия ждет в экусе. Гиппократ, пойди поговори с ней, а Дафне лучше пока остаться со мной.
Олимпия, ожидавшая Гиппократа в экусе, была исполнена достоинства и крайне любезна.
— Меня очень огорчила, — сказала она, — чрезмерная порывистость моего сына Клеомеда. Мы были очень удивлены, когда узнали, что Дафна отправилась сюда. Потом мы, конечно, решили, что она вернется в Книд с отцом. Но как приятно, что вы так близко познакомились… приятно для тебя, Гиппократ, хочу я сказать. Ты, вероятно, грустил из-за разлуки с твоими друзьями в Мерописе. Я очень подружилась с Фаргелией.
— Мне сообщили, — продолжала она, когда он ей не ответил, — что Клеомед пренебрегает упражнениями. Если бы он узнал, что здесь происходит, твоя жизнь могла бы оказаться в опасности: он ведь способен сделать то же, что сделал другой Клеомед, безумец. Мне почти каждую ночь снится, что он совершает нечто подобное. Однако меня успокаивает твое обещание, что ты займешься его лечением…
— Олимпия, — перебил он, — я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря о чрезмерной порывистости своего сына. Я не говорил о нем с Дафной. Помочь же тебе я обещал лишь в том случае, если твоему сыну действительно нужно будет лечиться. А по твоему рассказу и по моим собственным наблюдениям я заключаю только, что он тугодум и слишком привык к материнской опеке. У меня нет никаких оснований считать его больным или безумным.
Гиппократ заметил, что в комнату вошла Дафна и, стоя у дверей, слушает его. Но он продолжал:
— Меня не интересуют ни сердечные дела твоего сына, ни его победа на празднике Триопионского Аполлона. Я взял себе за правило, когда речь идет о медицине, говорить без обиняков всю правду. Так я поступлю и сейчас. Твоя дочь Пенелопа заболела потому, что ты обходилась с ней сурово. Твой страх за твоего сына, твои попытки оберегать его, возможно, оказали на него самое дурное влияние. Но болен он душевно или нет, я пока сказать не могу.
— Я очень благодарна тебе за то, что ты говорил со мной так откровенно, — ответила Олимпия с чарующей улыбкой. — И особенно потому, что при этом присутствовала будущая жена моего сына.
Дафна подошла поближе, но ничего не сказала, и Олимпия продолжала:
— Я приехала сюда, Дафна, чтобы сообщить тебе, что мы с мужем только что вернулись из Книда. Мы думали найти тебя там. Твой отец обещал нам не разрушать надежд Клеомеда на то, что ты еще можешь стать его женой. И мы просим тебя, как просили твоего отца, не отказывать Клеомеду окончательно, что бы ни произошло в тот день, когда ты покинула виллу. Клеомед мне ничего не рассказывал, но, может быть, от тебя я узнаю, в чем дело.
— Мне не хотелось бы говорить об этом с тобой, — ответила Дафна. — Мой отец уже, наверное, сказал вам, что окончательное решение мы примем после праздника. Если хочешь, можешь сообщить об этом Клеомеду.
Олимпия улыбнулась.
— Вероятно, ты когда-нибудь все-таки выйдешь замуж за кого-нибудь. Ну, как ни грустно, мне надо сейчас вернуться в Меропис. Вот письмо, Дафна, которое твой отец просил меня передать тебе.
Олимпия достала из складок плаща маленький свиток и протянула его Дафне. Затем она повернулась к Гиппократу и сказала с многозначительной улыбкой:
— Я скажу Фаргелии, что ты здоров и весел. Она с нетерпением ожидает твоего возвращения. Однако триера ждет, и я должна торопиться.
Когда Олимпия ушла, Дафна сломала печать и прочла письмо отца. Она сказала со вздохом, не поднимая глаз от папируса:
— Отец велит мне завтра вернуться домой с рыбачьим судном. Мне очень жаль, что намерение моего отца выдать меня замуж причинило тебе столько лишних хлопот.
Гиппократ почувствовал, что между ними встала какая-то стена. Но, может быть, Дафна просто расстроена неприятными воспоминаниями и неопределенностью своего положения?
— Пойдем, — сказал он, — надо навестить Фенарету.
Они направились к таламусу, но, хотя Дафна шла рядом с ним, она избегала его взгляда.
— Иногда бывает полезно поделиться своими мыслями с теми, кто будет рад их выслушать. Не поговоришь ли ты с моей матерью? Или я могу помочь тебе?
Они уже свернули из перистиля в комнату Фенареты, и Дафна только улыбнулась ему.
Старуха открыла глаза.
