грозовая туча — с одной стороны изумрудная, как навозный жук, с другой стороны переходящая в огромный дымчатый топаз, который у самого горизонта становился синим свинцом.
Ехали медленно, в потоке машин, слушали Moby, Miss Kittin, Massive Attack, Sascha Funke, скакали с трека на трек, курили джойнт, и под конец врубили Depeche Mode, и голос Дэвида Гехена, горестный и бесстрашный, как нельзя лучше наложился на небо и надвигающуюся тучу.
Все же удалось добраться на дачу засветло. Все обрадовались прибытию на место, обрадовались зеленой траве и тенистым деревьям, и большому, светлому, предпраздничному дому… Заспорили, что лучше: сначала сауна, а потом на воздухе костерок и барбекю с алкоголем, или наоборот — сначала костерок, а потом сауна? Решили, что лучше сначала костер. Развели огонь, стали весело суетиться с пикником, и только Маша как-то отчужденно сидела в шезлонге среди травы, внимая разговорам, доносящимся от костра. Голоса казались какими-то невнятными, как будто все набили рты ватой. Это почему-то бесило Машу. Несколько раз донеслось слово «барбекю», мелькали слова «такая тема», но чаще всего слышалось в невнятном потоке слово «короче». Это слово мелькало с усиленной частотой, как теперь принято.
— Короче, у них такая тема — барбекю! — усмехнулась Маша и внезапно поняла, как сильно она ненавидит слово «барбекю». Оно было такое чужое, гадкое, и было в этом слове нечто варварское, бородатое, что-то от вражеских воинов, насилующих наших девушек, какая-то борода в сале, и в то же время нечто сюсюкающее, плотоядно-манерное, жирное, чмокающее… А также она поняла, что ненавидит слово «короче». В этом слове, как ни странно, присутствовало то же, что и в слове «барбекю» — варварство, тупое агрессивное варварство, желание все обрубить, сократить, расчленить, избавиться от удлинений, от зеленой осоки, от течения, от плавности… Желание все сократить до сплошного барбекю.
— Что со мной? — подумала Маша. — Вроде бы менстрики еще нескоро. Чего так бесит-то все?
Чтобы отвлечься от своего раздражения, она встала, подошла к костру. Равнодушно съела кусок жареного мяса, запив его виски. Затем затянулась из протянутого ей бонга. Пряный дым тлеющего гашиша и алкоголь обострили ощущения, но не принесли покоя. Ей захотелось побыть в одиночестве, и когда все засобирались в баньку, она сказала всем, что прогуляется одна к реке.
Пройдя сквозь огромный дачный участок, она толкнула калитку и по темному и крутому склону стала спускаться вниз, время от времени обнимая то или иное дерево, чтобы не оступиться на черной вязкой тропинке. Эти древесные объятия вливали в нее силу и прохладное отдохновение. Вот уже запах воды приветствовал ее, и чем ближе к реке, тем легче становилось дышать.
И вот она уже у реки, быстро бегут мимо неглубокие илистые воды. Река-Москва. Здесь, как артериальная кровь, ее воды еще чисты, но вскоре им предстоит пройти сквозь гигантский город, как сквозь сердце вампира, и эти нежные воды выйдут из него, неся в себе всю грязь и скверну этого сердца. Маша стояла в том месте берега, которое полюбила давно. Здесь было немного топко, и одно дерево склонялось тут над самой водой, опустив в тину часть своих ветвей. На противоположном берегу кое-где горели костры, звучала музыка, орали пьяные голоса, вспыхивали фары машин: там горожане праздновали уикенд. Кто-то по пьяни с шумом и гамом забегал в холодную воду, плескался и визжал на том берегу. Маше тоже захотелось зайти в воду и поплыть в ее быстром течении, но она была не настолько пьяна, чтобы купаться в майской реке. Небо еще сохраняло свой свет, особенно на западе, но туча, заслонившая небо, делала все тускло-зеленым, и в туче ветвились молнии, но дождя не было.
Маша стояла, глядя на реку, и думала, что все хорошо… Зачем же это странное беспокойство? Ведь все могло быть гораздо хуже, она — сирота казанская, ходила по краешку, была одна, в блужданиях, миновала много опасностей, прошла мимо проституции, прошла через связи с бандитами, через попытки изнасилования, чуть было на героин не присела — все обошлось. Вывела судьба. Теперь она почти хозяйка этого волшебного дома над рекой, и по праву — по праву имени. А значит, в какой-то микроскопической степени, и хозяйка самой реки.
Возле нее в маленькой заводи под склонившимся деревом что-то плеснуло, булькнуло, как большая рыба. Рыба? Или купальщик с того берега доплыл сюда, подгоняемый весной, водкой и размахом своего либидо?
Там что-то зашевелилось у самого берега, где зеленая тина переходила в мокрую глину. Маша присмотрелась, сделала несколько шагов в том направлении, было сумеречно, зеленоватые сумерки, но тут пышный букет молний расцвел в туче, высветив ее внутренности, словно рентгеном. Маша увидела, что из воды, у самой ее кромки, показалась рука, нежная и длиннопалая, которая неуверенно шарила по мокрой коре дерева. В первый момент Маше показалось, что рука в зеленой резиновой перчатке, и она даже подумала о водолазах — но откуда здесь водолазы? Впрочем, место такое, что могли появиться и водолазы — Маша не удивилась бы. Маша подошла ближе. Рука продолжала то ли гладить, то ли ощупывать ствол дерева, неуверенно и робко, как шарят по вещам слепцы. Рука была такого же цвета, как тина, вода, трава, ряска… Впрочем, все было зеленым в этот час, даже молнии казались зеленоватыми. Раздался новый всплеск, и из воды показалась голова с длинными, облепившими ее мокрыми волосами… Снова пробежали зарницы, и Маша разглядела лицо девушки, которая смотрела на нее из воды. В следующий момент девушка ухватилась за ветвь, легко вспрыгнула на поваленный ствол и села на нем верхом, обхватив его ногами. Она была голая, худая, на вид лет пятнадцати, не больше, длинноволосая, кожа ее казалась темной и зеленовато-смуглой, а может, она вся измазалась в зеленой глине и ряске… Ее светлые, слегка раскосые глаза смотрели прямо на Машу.
…ЕЕ СВЕТЛЫЕ, СЛЕГКА РАСКОСЫЕ ГЛАЗА СМОТРЕЛИ ПРЯМО НА МАШУ…
— Не холодно купаться-то? — спросила Маша внезапно пьяным голосом (тут только она поняла, что трезвости нет и в помине). Она вдруг остро позавидовала этой девушке, ее беспечности, что она вот так вот нажралась водки, приехав сюда, наверное, с какими-то уродами на машине. Накачают водкой и выебут… А ей только того и надо. Надо же, голая переплыла холодную реку…
Девушка неподвижно смотрела на Машу.
— Водичка студеная, а сердечко-то студенее, — вдруг произнесла она нежным, как будто льющимся и шелестящим голоском. Произношение у нее было странное, то ли деревенское, то ли еще какое. Маша пошарила рукой в кармане куртки, пытаясь нащупать пачку сигарет Vogue superslims. У нее почему-то сильно кружилась голова и сильно хотелось плакать.
— Ты откуда? С того берега? — спросила она бессмысленно, борясь с подступающими слезами.
Девушка повела глазами в сторону того берега, мечтательно улыбнулась дальним кострам и пьяным мужским крикам и песне Роби Вильямса, которая звучала там…
Затем девушка снова повернула свое лицо к Маше и уставилась на нее своими светлыми, травянистыми глазами.
— Она красивая. Очень. Нимфетка. Не хуже меня, — внезапно подумала Маша то ли с ревностью, то ли с восхищением. Голова кружилась. Она отступила на шаг, чтобы опереться о ствол дерева.
— Ты красивая, — вдруг откликнулась девушка, словно отвечая ее мыслям, и повторила совсем уже певуче, с какими-то обморочно-сказочными интонациями:
— Красивая… Такая красивая… Нравится тебе песенка? — девушка кивнула на другой берег. — Слышишь, о чем поется? Жизни слишком много, она с кровью по венам несется… Много ее, много жизни…
