Становись, довезу без билета.
Автокар покатил вдоль сборочных линий, где из груд бесформенного навала рождались точные приборы, матово поблескивающие шлифовкой отделки и фиолетовыми зрачками линз.
Все то, что добывалось в «грубых» цехах, в огне вагранок, в сухом жаре термопечей, под резцами, в грохоте, скрежете, чаде, сходилось сюда, и сотни челночно снующих рук придавали им цельные, изящные, внешне хрупкие формы.
Еще вначале, трогаясь на автокаре с места, Николай увидел за стеклами ярко освещенной изнутри конторки Парранского и Лачугина. Оба жестикулировали, стоя возле начальника сборочного цеха, бывшего мастера завода «Динамо»; не бросая производства, он закончил Высшее техническое училище имени Баумана. Формально ни Парранский, ни Лачугин не обязаны нести ночные вахты на заводе. Однако они тут и не считаются со временем. Если они работают в цехе ночью — значит, жертвуют интересами родных ради общих интересов. Ломакин сутками торчит на производстве или обегает нужные для завода учреждения — опять-таки за счет украденного у семьи времени. Может быть, в этом корень их кажущегося равнодушия к людям во имя производства?
— Парень, а парень, — окликнул его автокарщик, — вот вторая линия, слезай! А вон и твой мастер, плешивый.
— Не вижу плешивого, — сказал Николай.
— Станет он своей плешью гордиться! — Автокарщик взялся за рычаг. — Кепкой накрыл. Видишь, кепка с пуговкой?
— Вижу. Спасибо.
— Курить угостишь?
— Не курю.
— Зря я тебя подвозил!
Парень тронул тележку и медленно покатил, выискивая глазами, у кого бы разжиться табачком.
Николай не сразу подошел к мастеру. Он знал его в лицо, слышал на собраниях, всегда удивлялся точности его требований и какой-то внутренней ярости при наведении порядка. Фамилия его была Разгуляй. Он был избран в бюро партийной ячейки, и с его справедливыми, хотя и излишне резкими суждениями Ожигалов считался. Разгуляй нетерпимо относился к Фомину с его проделками, не скрывал своего отвращения к нему и уверял, что Фомин плохо кончит.
Это было неприятно. Фомин мог превратно истолковать неожиданное задание, порученное Николаю, — направиться в сборочный цех, и не к кому-нибудь, а именно к Разгуляю. Теперь придется защищать честь своего мундира и не очень-то поддаваться натиску Разгуляя.
Мастер, заметив Николая, издали поклонился ему и продолжал показывать сероглазому пареньку, как лучше контрить деталь узла, не нажимая и не царапая инструментом.
— Ты, Федор, бери ловкостью. Деды твои на медведя ходили, а тебе пришлось вишь с какой стрекозиной дело иметь. Кругом будто крылышки... На сборке ты должен стать индивидом, то есть определить свое лицо. Гляди сюда, вот как надо делать...
Следя за тем, как рабочий усваивает, Разгуляй спросил Николая:
— Почему сам Фомин погнушался? Новичков подсылает.
— Я сумею разобраться в ваших претензиях, — солидно заявил Николай. — Не имеет значения, новичок я или старичок. И не Фомин меня послал, а Костомаров, начальник смены..
— Костомаров? Молодой инженер? — спросил Разгуляй и снова показал пареньку, как надо правильней контрить. — Костомаров — надежная замена Фомину, если встанет такой вопрос.
Бурлаков решил промолчать: из слов мастера можно было понять, что бюро занимается Фоминым серьезно.
Вытерев руки о полу спецовки молодого рабочего, Разгуляй сказал Бурлакову своим сиплым от ранения горла голосом:
— Он уже знает, — имелся в виду паренек. — Ежели Разгуляй вытер ладони о спецовку — значит, все правильно и индивид может самостоятельно продолжать работу.
«Индивид» с улыбкой кивнул головой и таким же кивком простился с Бурлаковым. Мастер под руку увел Николая.
— Я ничего не буду тебе говорить, как тебя... Бурлаков? Ты можешь истолковать мои слова превратно, я фоминых не уважаю принципиально. Тебе, как рабочему, разъяснят сами рабочие...
Разгуляй и Бурлаков прошли почти всю линию, где сборка узлов проводилась возле самоподающей ленты, и остановились возле верстаков. На дубовых столах у обычных тисков слесари в синих спецовках собирали артиллерийские координаторы и бортовые прицелы. Узнав, откуда к ним пожаловал Николай, слесари обрушились на него с упреками:
— Вы переходящие знамена заполучаете, а мы за вас отдувайся!
— Минуточку. — Николай решил быть осторожным и не доверять наскокам в рабочей среде.
Раскрыл чертежи, вынул микрометр и взял в руки поданную ему для подтверждения деталь. Действительно, параллельные линейки координатора были не выдержаны в размерах, с заусеницами и без той чистоты отделки, которая требовалась по технологии.
— Каждое изделие, пойми, приходится собирать с пригонкой. От тисков не отходим, — объяснял один из слесарей, разумный сорокалетний мужчина с рыжими вьющимися волосами.
Николай встречал его в столовой, на общих собраниях; благодаря физической силе слесаря и отличному росту ему поручалось на демонстрациях нести тяжелое бархатное знамя завода.
— У вас там шашлыки на вертеле, а мы дерьмо на палочке получаем! — обозленно сказал другой слесарь, продолжая выколачивать муфточку из слишком тугого зазора.
Николай понимал, что не все обстоит так, как говорят эти люди. Были и независящие обстоятельства, и прежде всего неточность станков и плохие материалы. Контролеры в их цехе действительно давали поблажку и порой принимали изделия, как говорится, с прищуренными глазами. Когда все стекалось сюда, в цех окончательной сборки, погрешности становились видны как на ладони. Сборщики теряли темп, конвейер лихорадило, люди прорабатывали. А когда задерживалась сборка, то есть выход окончательной продукции, начинали трещать премии, сокращались кредиты, задерживалась зарплата, потому что в банке требовали документы с печатями военной приемки. Это были общие заботы и неприятности, волновавшие администрацию. Но в данном случае деньги у сборщиков отнимал механический цех, а ведь каждый рубль заранее был распределен в семье.
Прошло два часа, и картина полностью прояснилась. С помощью подошедших к Бурлакову Кучеренко и Саула удалось не только уяснить, но и стройно изложит характер претензий.
— Я догадываюсь, что тебе придется нелегко, оказал Саул. — Фомин расстарается, и вам с Костомаровым несдобровать. Поэтому давай-ка потехничней закрепим выводы, Коля.
Да, Саул уже умел технично закреплять выводы, и ему можно было только позавидовать. Он свободно обращался с логарифмической линейкой, быстро решал задачи и, судя по отношению к нему рабочих, был популярен в цехе.
— Это ты покажешь Костомарову. Он поймет... — сказал Саул, заканчивая расчеты. — Я вывел, правда сугубо приблизительно, среднюю наших потерь во времени из-за частичного брака поставляемых из механички деталей. Это отражается на ритме всего выпуска, а следовательно, и на плане завода. Понял теперь, к чему приводит неряшество?
— Видать, понял не больше половины, — сказал Кучеренко и зашагал к своему месту у ленты.
— Вторую половину я ему разъясню, — сказал Разгуляй; он вернулся из конторки, где ему пришлось выдержать атаки Парранского все по тому же поводу — невыполнение плана сборки. — Пойдем к выходу, Бурлаков. Спасибо, Саул! — Разгуляй снова взял Николая под руку и, проходя вместе с ним мимо верстаков и ленты второй линии, говорил ему хрипловато, иногда поднося пальцы к горлу: — Ты демонстрировал Первого мая по Красной площади, взывал к пролетарской солидарности против капитала. А в нашей стране, где мы сами взялись за гуж, эта самая солидарность выражается, друг мой сатиновый, в том, чтобы товарищей не подводить. Нельзя, как дурной петух: откукарекал — и ладно, а будет рассветать или нет, это его не касается. Производственный процесс — цепочка, каждый свое колечко шлифует и заклепывает. Не подсовывает корявое, с трещинкой... Если мы сами будем друг другу вредить, ни трест нас не рассудит, ни ВЦИК ничего не решит, Надо хранить в себе рабочую закваску, Бурлаков. Без нее хлеба не испечешь. Нынче
