доступному каждому, кто швырнет монетки на мокрый поднос.
Пиво развязывало языки даже молчаливым мастерам, державшимся особняком, чтобы никто не заподозрил их в панибратстве или темных сделках. Фомин потягивал жидкость, шевелил разрубленной в атаке губой и разговаривал не столько языком, сколько глазами с нынешним «королем» литейки, усатым Гасловым. Казалось, они полностью отрешались от разноголосой компании своих соратников по производству, уже добрый час сидевших в этом подвальном храме полупьяных душевных излияний. Квасов знал, до чего несхожи эти два мастера по характеру и по отношению к жизни. Если один — огонь, то второй — вода. Никогда им не сговориться, выпей они хоть бочку жигулевского.
— Кружку пива и туда полтораста! — приказал Жора, облокотившись на стойку и не обращая никакого внимания на пышнобедрую шинкарку, которая при появлении Квасова облизнула свои яркие, не знающие помады губы.
— Может быть, не туда? — игриво спросила шинкарка.
— Туда... — повторил Жора, полузакрытыми глазами наблюдая за тем, чтобы его не обманули ни на одно деление градуированной мензурки. Знаем мы эти замашки толстой дуры! Жора ценит честность и ненавидит обман.
— Я вам прибавлю, Жора. Хотите?
— От нищих не принимаю. — Улыбка скользнула по его лицу и мгновенно превратилась в гримасу, внутри него вдруг все оборвалось: рядом, почти прикасаясь к нему, стоял Коржиков...
«Кузен» на виду у всей братии протягивал ему руку и щерил свои фарфоровые зубы. Никто не обращал внимания на этого незнакомца. Коржиков ничем не отличался от посетителей пивной. Молескиновая куртка, из кармашка торчит штангель, руки неотмытые, даже заусеницы у ногтей, дьявол его дери!
Он явно разыскивал его, Квасова, держа тот же нож за пазухой и те же подлые замыслы в голове.
Жора будто проглотил кусок льда, такой он почувствовал озноб.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Физиономия Коржикова с плоскими щеками казалась вырезанной из картона. Его глаза ехидно бегали, словно две змейки. Был он какой-то ненастоящий. Только дунь — и обратится в дым.
— Я так и рассчитывал, Георгий Иванович... — Глаза-змейки судорожно прищурились: вероятно, «кузен» пытался сдержать смех. — Если вы никому не пожаловались после первой нашей встречи, то, значит, провели день в добрых размышлениях... Разрешите вашу кружку?
Оборотень поворачивался. Видно было, как двигаются под курткой худые лопатки. Во рту, в глубине, блеснул золотой зуб, показались бледные десны.
— Это мой сообщник... — многозначительно бросил он шинкарке, пододвигая по мокрому прилавку стеклянные кружки. — Сообщник по пивному делу. У моего сообщника самый большой мочевой пузырь. Десять кружек ему нипочем...
— Что? — Квасов навалился на стойку локтями; весь он отяжелел. — Сообщник?..
— Мы ничего опасного для вас не потребуем. — Зуб блестел, потухал, слова трещали, как морзянка. — Вы сделаете нам услугу, подпишете письмо, назовем его статейкой. Вернее, вы ее завизируете. Некто перестал нам верить, требует формальностей. Вы, как я убежден, недовольны навязанным России строем. Вы — русский рабочий, и вам хотелось бы такого строя, при котором вы почувствовали бы себя хозяином жизни...
— Какого строя?
— Не будем заранее предугадывать, Жора. Вам нравится жигулевское? Еще кружку, дамочка! Детали оформят без нас... Рассчитываю, что вы окончательно решились. На стружке приварок плохой. Вот первый гонорар.
Кажется, его рука нырнула к Жоре в карман? Коржиков смаковал пиво, опускал в него губы, вдыхал ноздрями бражные ароматы — словом, вел себя, как и полагается в пивной.
Водка ударила Жоре в голову.
На прощанье Коржиков уже не совал ему свою хлипкую руку. Подняв заново наполненную кружку, он сказал, как показалось ошеломленному Квасову, мертвым голосом: «Свяжитесь со Шрайбером...» — и исчез, рассосался в табачном дыму, будто его и не было. А может быть, и в самом деле все померещилось? Квасов протер глаза и увидел шинкарку, перегнувшуюся к нему через стойку. Груди ее при наклоне полуобнажились, белый желобок между ними был потный, и в глубине его открылась красивая родинка.
— Жора, почему ваш товарищ так скоро ушел? Ему у нас не понравилось? И почему вы меня ни разу не пригласите куда-нибудь? У вас, говорят, такие интересные знакомые...
Не слушая ее, Квасов опустил руку в карман — под пальцами хрустнули плотные бумажки. Все произошло наяву...
Жора почувствовал, как вспотела спина. Колено его дрожало. Эту мерзкую дрожь никак не унять. Он хватил стакан водки и будто протрезвел. Гудение голосов в пивной, похожее на тугой гул басовой гитарной струны, распалось на отдельные пучки звуков, отчетливых до самых тонких модуляций.
Прежде всего: не обратил ли кто-нибудь внимания на Коржикова? Судя по всему, нет. Никто и не пытался присоединиться к тороватому Квасову, как это случалось раньше.
Шинкарка бросила в клетку конопляное семя. Канарейки жадно набросились на него.
Несколько студентов, зашедших промочить горло, завели спор о вреде политических дискуссий, размагничивающих массы. Потом они стали решать какую-то формулу, придуманную древним греческим математиком.
— Хотите, я вас угощу, Жора? — предлагала шинкарка, по-прежнему пытаясь заигрывать с ним. — Как ваше семейное счастье?
Квасов молча выпил еще стакан, кулаком вытер губы, расплатился и ушел.
В полной душевной растерянности шел он по улицам. За каждым окном горел огонь, везде в тесных комнатах и в квартирах жили люди.
Как он завидовал им!.. Все просто и честно. Тарелки, кастрюля с супом. Дети встречают: «Здравствуй, папочка!» Жена идет навстречу, вытирает о фартук мокрые руки, подставляет щеку. Что есть на столе или в шкафу, то и ладно. Выгадают на кино — тоже неплохо, маленькая радость. В получку жена приветит пол- литром — одно наслаждение! А если поругаются, то и то по-хорошему, без задних мыслей, без коржиковых...
Незаметно он очутился возле своего дома, постоял с минуту, нащупал папироску в кармане, сунул ее в рот и, не прикуривая, поднялся по лестнице. Только возле двери чиркнул спичкой, посветил: туда ли попал? Открыл дверь плоским ключом и тесным коридором пробрался к себе. Аделаида заканчивала прическу возле ярко освещенного зеркала. Кто-то из знакомых сказал, что ей идет пучок, и поэтому она носила пучок. По- видимому, она куда-то собиралась. В ручное зеркало с длинной ручкой она осматривала затылок, лениво и томно поворачивая красивую голову.
— Посмотри, хорошо у меня получилось?
«Ах ты, отрава! — не отвечая ей, негодовал Квасов. — Ей все нипочем! Загнала меня в бутылку и кривляется перед двумя зеркалами».
— Жора, — сказала Аделаида, — я не понимаю твоего поведения...
— Моего? — Жора насторожился.
— Кузен обижен на тебя. Ты, оказывается, первый хотел ударить его ножом.
Квасов будто завяз в глубоком кресле, в этом омерзительном кресле, куда проваливаешься почти до полу, мгновенно превращаясь в глупого и беспомощного пижона.
Чтобы не заорать, а того хуже, не бросить в Аделаиду чем-нибудь тяжелым, нужно стиснуть зубы. К безрассудному Квасову пришла хитрость.
— Ты хотел бы встретиться с ним? — Аделаида не ждала ответа: все сработано чисто, и можно не беспокоиться. — Встретиться нужно, Жорочка. И если тебя не затруднит, попроси у Шрайбера пропуск в
