Инснаб. Там, говорят, появились потрясающие штучки.
— У Шрайбера? — переспросил Жора, еле шевеля губами.
— Ну да... Ты чем-то взволнован?
Он ответил с трудом:
— У меня нет денег. Я еще не получил зарплату.
— Да?.. — протянула она весело. — Разве? А аванс?
Такой беззастенчиво прямой намек? Деньги оттягивали карман. Краска бросилась Жоре в лицо. К счастью, Аделаида ушла, бесшумно проскользнув мимо него.
Самые сложные положения разрешаются порой внезапно. В сердце Квасова уже не оставалось места для сожалений или страха. Надо бежать, и как можно скорей! Каждую минуту может появиться Коржиков, пусть тогда пеняет на себя. Пусть потом разбираются легаши, потеют судьи и прокуроры...
В коридоре стукнуло. Возможно, дверь. Послышались шаги. Берегись, Коржиков!.. Предвкушая скорую расплату, Квасов напихал в немецкий чемодан свои вещички, которые подвернулись под руку, щелкнул латунными замочками и натянул на лоб кепку.
Шаги затихли возле двери.
Конечно, это Коржиков. Сводница ускользнула, а он прибыл для дальнейших указаний. Ладно! Не на того напали! Вы еще не знаете Жорика Квасова!..
Макинтош на вешалке. Вряд ли стоит жертвовать таким макинтошем. Да и пригодится в случае драки. Жора со всей силой ударил ногой в дверь и выскочил в коридор. Послышался вялый крик, падение тела и грохот слетевшего с гвоздя корыта. Только бы не упустить момент! Враг изворотлив и коварен. Жора бросился на сшибленного дверью человека, навалился на него и принялся скручивать ему руки.
— Георгий Иванович, простите... умоляю богом... больше не буду...
Старческий голос, дрожащий от смертельного испуга, сразу отрезвил разъяренного Квасова Его пальцы разжались. Мускулы мгновенно ослабли. Перед ним чуть ли не при последнем издыхании, по-тараканьи подняв все четыре конечности, лежал старикашка папиросник в кальсонах и халате, распахнутом на тощей груди.
Квасов поднялся, провел ладонью по глазам, словно сгоняя одурь. Только на один миг свело судорогой его губы. Он перебросил макинтош на левую руку, взял чемодан и медленно, тяжелыми шагами вышел на лестничную площадку.
Постоял там, отдышался. Через окно, зарешеченное, как в тюрьме, с вышибленными стеклами, пахнуло уличным ветром. Черное небо открыло перед ним свои ювелирно отработанные сокровища. «Эх вы, звездочки!.. — ласково подумал Жора. — Что-то давненько вы мне не подмигивали...»
На улице нетрудно сойти за приезжего, мало ли честного пролетарско-крестьянского люда ныне валом валит в Белокаменную?
Прикинувшись простачком, Квасов легко покорил сердце таксомоторщика.
— Счетчик скинем, — сказал шофер, когда последние фонари остались позади и машина окунулась в первобытный мрак шоссе.
Проносились темные махровые деревья, овеивавшие запахом листвы. Квасов с благодарностью принял эту ласку забытой им в городской сутолоке природы.
Все острее воспринимал он события последних дней. Был Квасов себялюб, но обладал редкой способностью трезво себя оценивать. Ничто, даже отсылка на стружку, не может перекрыть кошмарного Коржикова. Его иудины деньги прожигают карман пиджака. Жора снова ощутил противный чесоточный зуд во всем теле. Утробный голос санитарной машины, обогнавшей их, заставил его вздрогнуть. Зловещие, красные, как у рыщущего хищника, фонарики не скоро потерялись в далеком темном пространстве.
Шофер, остролицый и остроносый, похожий на птицу, пустил машину быстрее на безлюдном шоссе. Мелькали черные стволы деревьев и белые стволы фонарей. Шофер принялся читать стихи, незнакомые Квасову:
— Что это? — без интереса спросил Жора. — Шоферский гимн?
— Маяковский. Знаешь?
— Знать не знаю, а слыхал. Выходит, у него была своя машина?
— Была!
— Свои разве есть машины? Разрешены?
— Кое-кому — да. Ему разрешили...
— А дальше как? — спросил Квасов. — Знаешь?
— А то не знаю! — Шофер засмеялся и, быстро обойдя конный обоз, продолжал читать в том же темпе:
