факт. Объясняя причины успеха пропаганды христианства среди туземцев, кроме ссылки на добрые, покладистые стороны их характера и природную доверчивость, Вениаминов приводит интересный пример, когда само шаманство сослужило добрую службу ему. Речь идет о старике шамане и тойоне Иване Смиренникове, который будто бы предсказал своим сородичам в 1828 году прибытие Вениаминова на остров Акун и тем самым подготовил миссионеру торжественную встречу. Яркое воображение впечатлительного старика создало образы двух 'белых людей' с крыльями за спиной, которые якобы явились к нему и сообщили о том, что алеутам следует готовиться к приему высокого гостя. Так обнаружился своеобразный алеутский христианско-шаманский синкретизм, удивительная смесь древних языческих воззрений с обрывками новой, православной мифологии, смесь, которая не раз приводила в изумление Вениаминова, так и не решившегося, по его же собственным словам, разобраться в чудесных видениях старика шамана.
Немалую положительную роль в распространении русского влияния на Алеутских островах и на Аляске сыграл благодаря своей выдающейся натуре и незаурядной личности Вениаминов. О нем с восхищением писали многие из тех, кто встречался с ним. Вот один из отзывов путешественника Джорджа Симпсона: 'С первого взгляда внушал он уважение; а при дальнейшем знакомстве с ним любезность проявлялась в каждом его слове, и почтение к нему переходило в любовь. Его способности и дарования соответствовали его высокому положению. При всем этом (…) прост в обращении и чужд всякого жеманства. Речь его приятна и поучительна, и беседу с ним очень ценят те, кто имел честь быть с ним знаком'.
Своеобразен портрет Вениаминова, описанный по свидетельству другим англичанином, Эдвардом Бельчером: 'взгляд у него страшен, росту с сапогами 6 футов 3 дюйма, сложения атлетического, производит сильное впечатление'. Оставим на совести Бельчера 'страшный' взгляд: по всем другим свидетельствам, характер Вениаминова был добрым и мягким.
Писатель И.А. Гончаров в таких словах описывает свою встречу с Вениаминовым в середине пятидесятых годов XIX века. 'Здесь есть величавые колоссальные патриоты. В Якутске, например, преосвященный Иннокентий,[5] как бы хотелось мне познакомить Вас с ним. Тут бы Вы увидели русские черты лица, русский склад ума и русскую коренную живую речь. Он очень умен, знает много и не подавлен схоластикою, как многие наши духовные, а все потому что кончил не Академию, а в Иркутске и потом прямо пошел учить и религии и жизни алеутов, колош, а теперь учит якутов. Вот он-то патриот'.
Известность Вениаминова не пережила бы его время, если бы он был только священником. В далеком краю он явился как представитель русской науки. Им правили не интересы наживы и грубого насилия, а чувства, в корне им противоположные. Вениаминов — прежде всего ученый, и на острова его влекли жажда познания, интерес к духовной культуре населения, к своеобразной природе архипелага и высокие, гуманистические в своей основе идеалы. Он не рассматривал представителей коренного населения островов как 'низшую' расу. Крестьянский сын, сибиряк, был близок по духу и настроению к алеутам, и, как то не покажется парадоксальным, по отношению к духовному лицу высокого ранга, близок к простому народу, почти так же, как и его знаменитый земляк, профессор-демократ Щапов.
На Уналашке Вениаминов много и успешно путешествовал. Крепкое сложение, выносливость и неприхотливый к превратностям судьбы и сурового климата характер во многом сближали его с алеутами, коряками, ительменами, тунгусами — древним аборигенным населением тех краев, где ему приходилось бывать и трудиться. А ведь странствия по мало затронутым цивилизацией Алеутским островам, по Камчатке и Якутии отнюдь не были приятными прогулками; говоря современным языком, Вениаминов путешествовал не туристом. Напротив,' чаще всего это были тяжкие переезды по морю в байдарках — тех самых алеутских байдарках, которые в настоящее время являются гордостью лучших музеев мира — Ленинграда, Копенгагена, США.
Но не о своих тяготах писал Вениаминов, вспоминая эти путешествия по морю и по суше; он писал о тех, кто был с ним рядом в те минуты, о сопровождавших его алеутах, коряках, ительменах: 'Я, путешествуя с ними из края в край, имел много случаев видеть в подобных обстоятельствах их спокойствие, кроткое, безропотное терпение. Алеут действует хотя и небыстро и даже мешковато, но целый день, или, сказать лучше, до тех пор, пока не выбьется из сил, разумеется, без всякого ропота, хотя бы это было не по его воле. Он не поропщет даже тогда, если после самых тяжких трудов должен будет ночевать в море или мокроте, голодный, без приюта'. Это суждение очевидца — ведь Вениаминову не раз приходилось из-за непогоды по нескольку дней голодать вместе с сопровождавшими его алеутами. Ему нередко доводилось совершать длительные, более чем 25-километровые переходы с пудовым грузом на плечах по обледенелым скалам. Подчас дорога совсем терялась. А встречный ветер со снежными шквалами и голодный желудок делали любое движение почти невыносимым. В таких сверхтяжелых условиях, когда на карту была поставлена сама жизнь, алеуты, к восторгу и удивлению Вениаминова, оказывались бодры и даже веселы.
Жизнь Вениаминова на Алеутских островах была полна таких катастрофических ситуаций. Впоследствии он описал некоторые, например путешествие на отдаленные острова Алеутской гряды с инспекционной целью, для ознакомления с природными условиями и ресурсами края. Читаешь рассказ, и начинаешь понимать — ведь это целая сага!
В ту поездку сильный ветер и дождь помешали путникам пристать к берегу, а тут еще и снегопад, слепящие белые хлопья. Их вынужденное плавание затянулось на 14 часов. Каботажное плавание на Алеутских островах в такую погоду особенно опасно. Байдарки постоянно ныряли в пучину ледяных океанских валов, и никто не знал, удастся ли вынырнуть обратно.
Но и в те тяжкие часы Вениаминов размышлял не о своем бедственном положении уналашкинского миссионера, заброшенного лихой судьбой на край света; нет, в этой драматической ситуации его занимали алеуты!
Он заметил, что один из них промок насквозь и продрог до костей, но, несмотря на то, 'по прибытии на место он занялся устройством палатки вместе со всеми, нисколько не заботясь о самом себе', — писал Вениаминов.
Был разожжен костер, чтобы путники могли обсушиться. Алеут, который в своей промокшей одежде представлял собой 'ходячую лужу', уселся рядом со всеми и так же непринужденно, как и остальные, стал шутить и смеяться шуткам других. Привычным движением он выжимал свою парку. Если бы товарищи не предложили ему сухую парку, он так бы и устроился спать.
Свои путешествия по островам Вениаминов совершал в традиционном алеутском костюме — парке и камлейке. Убедился в их преимуществе он, разумейся, не сразу. Известно, что из Иркутска на острова он выехал в черном бархатном казакине и шароварах. Однако прирожденный талант путешественника и широта взглядов позволили ему достаточно легко и быстро 'адаптироваться' в условиях влажного и холодного климата островов.
Как благодарность Алеутским островам, их населению и его древним, выработанным веками традициям, наконец, самой алеутской парке, звучат строки Вениаминова, в которых он изложил проверенные им самим на практике ее достоинства: 'Главную, необходимую одежду алеутов, — писал он, — составляет парка, род длинной рубашки, опускающейся ниже колен, со стоячим воротничком и с неширокими рукавами. Парка делается из птичьих перьев и шкур птиц, преимущественно топорковых и ипаточьих (вид морских попугаев), а иногда из арьих; за неимением же их, из нерпичьих шкур. Парка для алеутов есть незаменимая вещь в здешнем климате. Она в дороге для них составляет и постель, и одеяло, и, можно сказать, дом. С нею они не боятся ни ветру, ни морозу'.
Представьте себе человека богатырского сложения и чуть ли не двухметрового роста, с окладистой черной бородой, в традиционной алеутской парке! Вениаминов был в ней величествен и красив.
Не исключено, что любознательному путешественнику приходилось примерять и уникальные головные охотничьи тотемные шляпы алеутов, искусно сделанные из дерева. Эти шляпы входили неотъемлемой частью в комплекс традиционной одежды охотников, отправлявшихся на промысел. Они считались и своеобразными талисманами, сулили своим владельцам успех и удачу в промысле. С восторгом писал о них ученый: 'К числу одежд мужчин принадлежат деревянные шапки или фуражки, употребляемые только при поездках на байдарках. Шапки сии употребляются именно с тою целью, чтобы предохранить глаза от морской воды; они бывают двух видов: одни глухие, а другие с открытым верхом. Первые делаются из корня какого-либо выброшенного морем пня, загибаются подобно неправильной (эллиптической) воронке
