Моя подружка – сирота, папы у нее никогда не было, а непутевая мамочка смоталась в неизвестном направлении, едва Алка пошла в ясли. Трошкину воспитывала бабушка, Раиса Васильевна, но пару лет назад она умерла. С тех пор Алка живет одна, хотя по складу своего характера нуждается в постоянном чутком руководстве. Моя мамуля считает, что Алку нужно выдать замуж, и тогда все в ее жизни наладится. Впрочем, тот же самый рецепт мамуля выдает и мне, однако ни я, ни Трошкина под венец не спешим. Папуля говорит, что у меня слишком большой выбор женихов, а у Алки – слишком маленький. Хотя какой-то белобрысый очкарик, дитя компьютерных джунглей, время от времени появляется под ее дверью. Трошкина пренебрежительно называет его «ухажеришка» и не принимает всерьез. Я, впрочем, не интересовалась, «ухажеришка» – это уменьшительное от слова «ухажер» или Алкин знакомец просто уху жрать любит?
Папуля быстро сварил кофе и налил его в две чашки. Я поставила их на маленький подносик, положила рядом пару булочек и побрела в прихожую, на ходу попросив папулю открыть мне дверь.
Держать поднос с посудой одной рукой было неудобно, поэтому в Алкину дверь я не звонила, а стучала ногой. Получалось громко, но Трошкина не реагировала. Я уже начала беспокоиться, не случилось ли с подружкой снова чего плохого, когда из подкатившего лифта козликом выпрыгнул Василиса Микулишна с рюкзачком за спиной, газетным комом в руке и хитрой улыбкой на ангельском личике. Так и чувствовалось, что пацан предвкушает очередную широкомасштабную пакость.
– Стой! Что в бумажке? – бдительно спросила я.
В прошлом месяце неугомонный Василиса выкопал где-то старую боевую гранату и вот так же, в мятой газетке, принес ее домой. Граната оказалась не взрывоопасной, но шуму все равно было на весь дом – от показательной порки, которую устроили Василисе его несчастные родители.
– Теть Ин, привет! Не стучите, теть Ал во дворе сидит! – мимоходом сообщил мне пацан, ловко увильнув от ответа на неприятный ему вопрос.
– Спасибо. – Я поспешила занять кабинку лифта.
Спустилась на первый этаж и только там спохватилась, что так и не выяснила, какую диверсию затеял Василиса на сей раз. Ладно, общественной безопасности ради загляну в двадцать вторую квартиру, когда буду возвращаться домой. Если, конечно, не забуду.
С подносом в руках я выдвинулась из подъезда и остановилась на крыльце, высматривая во дворе Трошкину. В беседке ее не было, на лавочках тоже, в детскую песочницу я даже не заглянула – Трошкина и в младые годы была не большая любительница лепить куличики.
– Кому хлеб да соль? – поинтересовался, проходя мимо, бодрый старичок Лаптев из девятой квартиры.
Судя по энергичному шевелению дедушкиного носа, пенсионер и сам не отказался бы от кофе с булочкой, но я не стала его угощать. Крепкий черный кофе неподходящий напиток для старика, который и без того страдает бессонницей. В полнолуние неусыпный дедушка Лаптев по полночи слоняется по двору, пугая случайных прохожих и вдохновляя нашу мамулю. Сдается мне, не один бледный призрак списан ею с костлявой фигуры Ивана Давыдовича, загадочно белеющего в ночи допотопными кальсонами с завязками!
– Легкий завтрак для Алки Трошкиной, – ответила я. – Не видали ее?
– Па-ад со-осною, па-ад зе-елено-ою! – скрипуче напел в ответ дедушка.
Не будь у меня заняты руки, я бы озадаченно почесала в затылке. Вечнозеленое хвойное дерево в окрестностях нашего дома только одно, и это, скорее, кипарис, чем сосна. Дерево можно считать местной достопримечательностью: много лет назад его посадили в середину микроклумбы, образованной старой автомобильной покрышкой. Кипарис вырос, и резиновое кольцо наделось на его ствол плотно, как пояс на талию штангиста. Из покрышки получилась круговая лавочка, на ней в солнечный день любят посидеть зябнущие старушки, которых вполне устраивает отсутствие тенистой кроны над головой. Однако Трошкина еще достаточно далека от пенсионного возраста, с чего бы ей в послеполуденную жару сидеть на солнцепеке?
Мелко семеня ногами, чтобы не расплескать кофе, которым папуля щедро наполнил чашки доверху, я пересекла двор и приблизилась к легендарному кипарису. Подняла глаза, посмотрела на дерево – и едва не выронила поднос!
Дедушка Лаптев не обманул, Алка в самом деле была под кипарисом. Точнее сказать, на кипарисе! Моя подруженька, облаченная в дежурный посконный сарафанчик, с сомнительным удобством устроилась на старой покрышке. Руками и ногами она туго обхватила древесный ствол и при этом блаженно жмурилась.
Я нервно захихикала и расплескала кофе, подмочив булочки. Трошкина, обнимающая дерево, была похожа на бамбукового медведя, с той только разницей, что редкий бамбуковый медведь унизится до того, чтобы надеть на себя половую тряпку. Подол Алкиного сиротского сарафана высоко задрался, но она высокомерно игнорировала сей пикантный момент, хотя выглядела смешно и отчасти неприлично.
С ходу я смогла придумать только одно объяснение происходящему: моя подружка давеча свихнулась на почве стриптиза и в отсутствие подходящего столба тренируется с деревом!
– Слышь, Трошкина! – позвала я, приблизившись.
Меня разбирал смех, поднос в моих руках трясся, чашки звонко стукались друг о друга.
– Если тебя потянуло на упражнения с шестом, занялась бы прыжками! – посоветовала я. – Спорт полезен для здоровья.
– Я лучше знаю, что нужно для укрепления моего здоровья! Вот видишь, подпитываюсь живой энергией дерева, – ответила Алка, не расцепляя рук и ног. Глаза она, правда, открыла. – Привет! Ты куда это с посудой?
– К тебе, куда же еще! Подвинься! – Я потеснила подружку, вынудив ее отклеиться от кипарисового ствола, и осторожно присела на покрышку. – Не хочешь ли подпитаться живой энергией кофе с булочкой?
– Вообще-то, не стоило бы, – сказала Алка, протягивая руку к чашке. – Кофе – это напиток, чужеродный русскому организму, пользы от него не жди, я бы лучше выпила овсяный кисель или кваску хлебнула бы!
С этими словами она залпом проглотила чужеродный кофе и вгрызлась в соплеменную пшеничную булочку.
– А как же кипарис? – напомнила я. – Тоже ведь не русское дерево, ты бы лучше березку пообнимала!
– Этот конкретный кипарис вырос в нашем дворе, так что вполне может считаться представителем общей со мной экосистемы, – пробубнила Трошкина с набитым ртом.
– С ума ты сходишь, Алка, вот что я тебе скажу! – Я тоже энергично принялась за остывший кофе и слегка подмоченную булочку. – Объясни мне, ради бога, почему тебя все время заносит в крайности? То ты обряды Вуду изучаешь с таким пылом, словно собираешься эмигрировать на Гаити и остаток жизни зарабатывать себе на хлеб с папайей колдовскими услугами, то какое-то скудоумное природничество осваиваешь с риском для жизни! Тебе делать больше нечего? Не понимаю!
– Ну еще бы! Чтобы понять другого человека, нужно встать на его место, – важно сказала Алка, стряхнув с подола булочные крошки. – А еще лучше – влезть в его шкуру!
– А давай! – Я поставила на землю подносик и широко махнула освободившейся рукой. – Вот я становлюсь на твое место и влезаю в твою шкуру! Считай, я – это ты!
– Ага, тогда я – это ты! – подружка с удовольствием включилась в игру. – Меня зовут Индия Кузнецова, я свободолюбивая красотка с кучей поклонников, высшим образованием и хорошо обеспеченным тылом. У меня есть старший брат-дизайнер, мама – популярная писательница и папа – военный пенсионер, который готовит умопомрачительные вкусности, так что моя жизнь практически беспроблемна. А чем можешь похвастаться ты?
– Гм…
Я почесала в затылке. При такой подаче материала мне было жалко себя – то есть Алку Трошкину – до слез.
– А меня зовут Алла Трошкина, – неуверенно начала я. – Я умная, но закомплексованная девушка, позволяющая всяким жуликоватым личностям вешать себе лапшу на уши.
– Кстати, уши у тебя, Трошкина, некрасивые! – заявила Алка.
