закреплено в его геноме. Вторая – отрицала какое-либо влияние генов на поведение животных и людей, считая весь генный аппарат зависимым от внешних условий среды и легко изменяющимся под них. Истина, как ей и полагается, находится ровно посередине. Гены формируют наш облик и рефлексы, но поведение, интересы и устремления всё же создаются окружением – то есть в процессе взаимодействия со средой.
Советские материалисты, разумеется, выбрали вторую теорию, ведь идея накопления новых признаков, «воспитываемых» внешней средой, в большей степени соответствовала их глубинным представлениям.
Прежде всего, из отказа от гипотезы о первичности гена прямо вытекало равенство всех человеческих существ в момент рождения – при этом закрывались глаза на врожденные отклонения, которые как бы считались несуществующими.
А гипотеза накопления признаков сама по себе позволяла надеяться на выведение новых людей – «сверхчеловеков будущего», которые уже представлены в дне сегодняшнем лидерами революционного пролетариата. Грамотное изучение особенностей воспитания этих лидеров помогло бы выработать рецепты по выращиванию нового человека и человечества.
И наконец, возможность влиять на генетический аппарат животных и растений с помощью специально подобранных условий среды, изменяя его в течение двух-трех поколений, позволяло вывести такие породы и культуры, каких никогда не было в природе и которые могли обеспечить грядущее продуктовое изобилие.
Советские генетики должны были стать бойцами нового фронта – фронта борьбы за улучшение биосферы и перекройки ее под потребности коммунистического сверхчеловека. Как и на любом другом фронте социалистического строительства здесь не должно было быть сомневающихся или колеблющихся – их объявляли врагами и уничтожали.
В очередной раз наука оказалась придавлена идеологией. Понятно, что ничего хорошего из этого не могло получиться.
Алхимия Трофима Лысенко
Оттолкнув научные подходы по важнейшему вопросу происхождения и эволюции жизни, сталинская генетика неизбежно скатывалась к псевдонауке – к алхимии, в которой во все времена торжествовали не подлинные ученые, а ловкие мошенники. И олицетворением советской алхимии стал печально известный «мичуринец» Трофим Лысенко.
Крестьянский сын Трофим Денисович Лысенко (1898 года рождения) приложил немало сил, чтобы «выбиться в люди», то есть избежать тяжелого и неприбыльного крестьянского труда. Перед Первой мировой войной он уже учился в Полтавской садоводческой школе, а в начале 1920-х мы находим его на Белоцерковской селекционной станции Сахаротреста Украины. Две короткие публикации 1923 года (в «Бюллетене» управления по сортоиспытаниям Сахаротреста), посвященные селекции томатов и прививке сахарной свеклы, демонстрируют его устремление освоить приемы научной работы, но также и зародыши будущих фантастических теорий.
Во второй половине 1920-х Лысенко – сотрудник Центральной опытной селекционной станции в Гандже (Азербайджан). Ему была поручена работы по проблеме проращивания бобовых в зимнее время, но будущий академик не довел ее до конца. Он сделался «алхимиком от зерновых».
Первый толчок новому виду деятельности Лысенко был придан в 1927 году, когда станцию посетил Виталий Федорович – маститый публицист, печатавший свои очерки в «Правде». Корреспонденту понадобился прототип на роль героя из рабоче-крестьянской среды, и заезжему журналисту представили Лысенко. Два дня тот занимал Федоровича рассказами, водил по полям, показывал посевы. Увиденное воодушевило корреспондента, и он попытался создать вокруг первого опыта, интересного по замыслу, но скромного по результату, настоящую сенсацию. В газете «Правда» появилась его большая статья «Поля зимой». В ней начинающий агроном, импонировавший автору крестьянским происхождением, был всячески расхвален. В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился даже тем, что его герой не блистал образованностью: «Университетов не проходил, мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень».
Корреспондент писал о Трофиме восторженно и даже величал его «босоногим профессором». Интересно, что как человек Лысенко произвел впечатление неважное, и Федорович дал ему удивительную характеристику: «Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать». Но о его многообещавшей работе с горохом журналист отозвался с завидным уважением: «Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день. <...> У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руку...»
После появления статьи в «Правде» Лысенко тут же охладел к бобовым, перестал работать с ними, но за такое вольничанье его не выгнали со станции, а благосклонно разрешили переключиться на новую тематику – влияние температуры на развитие растений.
Материалы, полученные в ходе исследовательской работы, дали основу одному из приблизительно 300 узкоспециальных сообщений на грандиозном (2000 участников) Съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, прошедшем под руководством Николая Вавилова в январе 1929 года в Ленинграде. «Ленинградская правда», освещавшая пленарные заседания в духе сенсаций, дала однажды материал, озаглавленный «Можно превратить озимый злак в яровой». Речь шла о работах крупного физиолога растений Максимова. Лысенко же (выступившего на секционном заседании) там никто особенно не заметил.
Крах ожиданий заставил Лысенко сменить ориентацию с академической карьеры на поиск успеха среди партийных и государственных чиновников. Для быстрого взлета ему требовалась сенсация. Но такую же сенсацию искали партийный руководитель Украины Постышев и украинский нарком земледелия Шлихтер: две зимы подряд, 1927/28 и 1928/29, вымерзали громадные посевы озимой пшеницы. После двух неурожаев резонно было ожидать повышенного урожая. Но местному начальству требовалось чудодейственное средство решения всех проблем – для победного рапорта Кремлю.
По официальной версии, в феврале 1929 года Лысенко сообщил отцу, чтобы тот зарыл в снег семенную озимую пшеницу и затем высеял наклюнувшиеся семена. (В середине 1960-х в ходу была циничная, но правдоподобная версия: Лысенко-отец прятал от продотрядов пшеницу; зерно промокло и проросло; по жадности он и засеял поле этим зерном, получив некоторый урожай.) 1 мая Лысенко-старший засеял полгектара; о контрольном посеве речи не было. В разные годы по поводу этого случая сообщалось об удвоении и утроении урожая, об увеличении его на 10 или на 15%. Летом 1929 года Наркомзем Украины объявил о решении проблемы зерновых. В награду Лысенко был направлен для работы в одесский Институт селекции и генетики.
Летом сенсация прокатилась по центральным газетам. Никаких научных сообщений об «опыте» отца и сына Лысенко в печати не появилось. Информацию для них могли поставлять лишь сами Лысенко.
Осенью Лысенко получил весомую поддержку со стороны только что назначенного наркома земледелия СССР Яковлева (который позже стал заведующим сельхозотдела ЦК и последовательным гонителем генетиков). Чудодейственная яровизация (вместо кропотливой селекционной и агротехнической работы) пришлась ко времени: Сталин требовал получать в каждой конкретной области угодные ему результаты, невзирая ни на какие известные науке пределы возможностей.
Вообще же история с мгновенным признанием открытия Лысенко могла бы показаться какой-то мистификацией или крупномасштабным помутнением рассудка сразу у сотен начальников, если бы не существовало простого объяснения: под ними горела земля, и они готовы были подписаться под любым бредом, лишь бы продемонстрировать вышестоящему руководству заботу о сельском хозяйстве. Только этим можно объяснить странную, даже парадоксальную ситуацию, при которой руководители сельского хозяйства Украины и страны в целом не видели никаких трудностей в использовании на практике несостоявшегося открытия. Они разом уверовали в чудо Лысенко и решили, что жар-птица у них уже в руках.
В начале 1935 года Лысенко удостоился высочайшей похвалы. Его выступление на 2-м съезде
