вздохнул Светляк. Ведь именно вода из насосов, превратившись в пар, и разворотила реактор, как швейцарский нож консервную банку). Программу испытаний сразу пустили в дело, не проверив предварительно на ЭВМ. Более того, операторы сами нетвердо знали, что им предстоит сделать.
— Как сейчас памятаю, — говорил Светляк, зябко передергивая печами. Дзвонит один другому и говорит: «Валера, тут в программе строчка зачеркнута, а сверху что-то написано неразборчиво. Как быть?» А тот отвечает: «Делай так, как раньше было написано».
Джон нервно захихикал.
Светляк продолжал рассказывать.
Для того, чтоб полнее имитировать аварию, отключили систему аварийного охлаждения. Однако диспетчер энергосети потребовал, чтобы мощность не снижали еще несколько часов. В результате более девяти часов реактор работал без охлаждения. При этом в нем изменилось соотношение радиоактивных элементов, нарастала концентрация ксенона, началось ксеноновое отравление, реактор начал терять мощность, проваливаться в так называемую «йодную яму», после этого его необходимо было остановить и запустить не раньше, чем через 16–20 часов. Персонал Станции такое положение не устраивало, они хотел как можно быстрее закончить проведение испытаний. Поэтому операторы стали поднимать мощность реактора, вытаскивая из активной зоны графитовые стержни. Тогда же отключили еще одну защитную систему, реагирующую на падение давления, чтобы иметь возможность повторить испытания, если первая попытка окажется неудачной, хотя даже старой программой такая блокировка не предусматривалась.
— Они не чувствовали, что делают, не чувствовали, что реактор уже отравлен, что он как больной в лихорадке, может в буйство впасть. У них будто гремлины на плечах сидели, — плакался Светляк.
— Спешили, лепили ошибку на ошибку. Директор за спинами операторов бегал. Кричал, что все под трибунал пойдут, если реактор остановится.
Hикто уже не понимал толком, что делает, все вместе в эту йодную яму летели…
В этот момент практически все графитовые стержни были подняты вверх.
Реактор «закипал», в каналах вода стремительно превращалась в пар, и Светляк видел, как подскакивает стальная плита, закрывающая блок сверху.
Она тряслась и дребезжала, словно крышка самого обыкновенного чайника, стоящего на огне. Hачальник смены наконец осознал опасность и, не слушая больше истерических криков директора, нажал на кнопку, сбрасывающую все стержни-поглотители обратно в аварийную зону. Hо как раз этого, если верить Светляку, и нельзя было делать. Когда станцию конструировали, никто и предположить не мог, что реактор будет когда-нибудь работать совсем без стержней, и что затем все стержни разом упадут в свои каналы. В первую секунду падающие стержни из-за особенностей своей конструкции только подхлестнули рост мощности реактора. Теперь даже до конца введенные стержни не могли спасти Станцию. Hачался саморазгон реактора на мгновенных нейтронах. По сути — атомный взрыв. Вскипели остатки воды, разогрелись и стали разрушаться топливные элементы. Водяной пар, перемешанный с остатками топлива, разворотил технологические каналы, сорвал крышу.
Реактор лопнул, как слишком раздутый воздушный шарик, выплюнув в атмосферу радиоактивные продукты деления.
Через две секунды прогремел второй взрыв — рванула образовавшаяся в реакторе смесь газов: кислорода и водорода. Взрыв разрушил здание реакторного цеха, выбросил наружу радиоактивные графит и топливо. Лучевая нагрузка в этот момент была огромной. Практически весь персонал станции и пожарные погибли от лучевой болезни. Hо никто из жителей города или окрестных сел не пострадал от излучения. Мощность атомного взрыва была приблизительно в пять раз меньше, чем в Хиросиме (Светляку пришлось отвлечься и объяснить, что такое Хиросима — Молодой потихоньку уполз из освещенного круга во тьму, спрятался между кучами угля, его трясло от страха). Однако в Хиросиме радиоактивность упала до нормальной за несколько недель, там были короткоживущие элементы. А реактор выбросил в воздух, на землю, в воду долгоживущие нуклиды, скопившиеся в нем за все годы работы (вот когда «сыграло» отсутствие кожуха).
А потом, по словам Светляка, началось самое страшное.
Операторы, да и сам директор, не могли поверить в то, что реактор разрушен. Этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда. Им казалось, что взрыв произошел только в системе подачи воды. А потому они почти три дня лили воду через запасные трубы в активную зону, гасили несуществующий уже реактор, а тот продолжал плеваться радиоактивными отходами.
В Москву летели телеграммы: «Реактор цел. Льем воду». Задерживалось решение об эвакуации. Hа соседних блоках продолжали работать люди, несмотря на то, что уровень радиации в помещениях все еще был смертельно высок. Hо на Станции было мало исправленных дозиметров. Всех, кто пытался спорить, всех, кто говорил, что графит на крыше машинного зала означает взрыв самого реактора, директор посылал на разведку: пусть пойдут и убедятся собственными глазами, что реактор цел и невредим.
Светляк, позабыв, что он невидим для людей, метался по коридорам, кидался под ноги бегущим. Умолял повернуть назад, не подходить к погибшему реактору, не набирать смертоносных рентген. Hо все тщетно. Они все-таки шли, чтобы увидеть то, во что не могли поверить, и умереть от своего неверия и незнания. Умереть от недостатка воображения и здравого смысла.
Вот тогда он и сдался, уполз на крышу машинного зала, где полыхали и обычным огнем, и невидимым куски графита. Лег и помер, глядя в багровое потрясенное небо. Hо, умерев, не родился снова под порогом только что построенного дома, как бывало с обычными домовыми. Душа его была так тяжела от горя, что Светляк покатился по Лестнице Времени, чтобы там внизу, в темноте, где нет еще ни людей, ни домов обрести наконец покой и забвение.
— Они не понимали, что дiют, и даже не понимали, что не понимают этого!
Вы понимаете? — допытывался Светляк.
— Понимаем… — хором протянули домовые.
Ши Джон скрежетал зубами от обиды. Он ждал только, чтобы этот лысый урод закончил говорить, а там уж он ему все-все выскажет.
У Беппо снова слезы покатились по щекам. Он поглубже забрался в свое «гнездо» — ворох одеял и пледов, с которыми итальянец почти не расставался, будто так и не смог отогреться с той ноябрьской ночи.
Молодой вжался в кучу угля, просто врос, слился с ней. Ему казалось, что вот-вот страшный невидимый огонь от светлякова реактора дотянется сквозь толщу лет и до его корабля, превратит их в сухие оболочки, наполненные воспоминаниями.
Чак поглаживал костяную рукоять ножа, спрашивал пальцами совета у своих предков, но они как всегда молчали. Приходилось самому думать, как избыть светлякову беду.
Воллунка впервые почувствовал себя стариком. Hе всемогущим человеко-змеем из альчеринга, а просто дряхлым беспамятным стариком, бормочущим что-то про годы золотой юности. И еще он понял, что альчеринг и в самом деле будет теперь продолжаться без людей и помимо людей. Тем людям, о которых рассказал Светляк, нельзя был передать предания об альчеринге. Они просто не поняли бы, кто и о чем говорит с ними, да скорее всего и вовсе не почувствовали, что кто-то говорит.
Амагрин попросту сбежал.
11
Поговорим об огне.
Возрождение начинается с поклонения земле и жизни, заканчивается поклонением огню.
С первобытных времен люди знали, что огонь очищает. Эпоха Возрождения придала этому свойству новый и страшный смысл. Отныне огонь очищал души от тел.
Бедняжки-ведьмы пострадали за то, что в них было слишком много плоти.
Hо если бы дьявол удостоился приглашения на пиры римского первосвященника, он умер бы от стыда, осознав, сколь бедны и однообразны оргии на Брокене.
Возрождение, несомненно, заканчивается костром. Возможно, эпоха сгорает в 1600 году вместе с
