приняв Храм деревянным, передать его своему преемнику каменным. По слухам, это уже стоило ему десять тысяч марок серебром. А потому Эно всячески приветствовал поимку нечестивых тардов, которые, будучи обращены, становились прислужниками Храма, а значит, даровой рабочей силой. Мой пленник оказался резчиком по дереву, и Эно не только щедро меня наградил, но и показал, в знак особого расположения, планы нового каменного Храма, сделанные на его родине, в торговом городе Лорике, согласно изысканной восточной моде.
И сейчас, сидя на солнышке, я пытался представить себе этот Храм. Раскинувшийся привольно огромным крестом — старинным символом единства мира — перед лицом извечного Огня с высокими стрельчатыми, также наискось перекрещенными окнами, строгими, точными обводами, как у морского корабля, и колокольной башней под шпилем. Таких у нас прежде не строили. Увидев планы, я вспомнил, что говорил Рувен о Старом Храме в Рувее. Он у меня до сих пор в сердце стоит. Вот потому-то, вероятно, выйдя от Наставника, я и оказался на стройке рядом со своим резчиком.
Он, как и полагалось прислужнику, усердно возился под навесом, трудясь над какой-то деревянной плитой, и впервые дал мне возможность рассмотреть себя как следует. Был он, пожалуй, повыше меня и, может быть, постарше. Темные волосы копной, одет в какие-то свои пестрые тряпки, правое запястье перетянуто лоскутом.
В его работе я ровным счетом ничего не понимал, только видел, что все у него получается легко, без заминки, будто между делом. Стружка падает к ногам, молоток постукивает, долото поблескивает, а сам мастер, похоже, мыслями далеко-далеко отсюда. Но был он все же здесь и думал не о ком ином, как обо мне, потому что тени не сдвинулись и на палец, как он быстро оглянулся — одни ли мы тут, повернулся, как и сидел, на корточках, не потрудившись даже встать, и спросил:
— Что угодно вашему преподобию?
Я невольно усмехнулся. С одной стороны поглядеть — почти стоит передо мной на коленях, а с другой — каков нахал! Однако я был не настолько придурковат, чтоб из-за этого злиться. В конце концов, на крыльце его дома мы не спрашивали друг у друга титулов.
— Где ты тут нашел преподобие? — поинтересовался я. — Не можешь отличить Человека Слова от Человека Меча?
Он опустил голову. Само смирение и раскаяние.
— Простите. Я здесь совсем недавно, вы же знаете. Как мне надлежит называть вас? — Говорил он почти без ошибок, только все слова выговаривал протяжно и нарочито правильно.
— Господин Ражден. А в особо торжественных случаях — ваша милость.
Тут улыбнулся он:
— Это правда. С милостью вашей милости я намедни хорошо познакомился.
— Я потому и пришел. — Я встал с бревна, подошел поближе и впервые глянул на его работу: на доске изогнулся в прыжке матерый волчина, а из пасти зверя вырастало дерево. — Я ж не знал тогда, что ты резчик, иначе бы поостерегся. Рука сильно болит?
— Терпимо.
Он тоже поднялся на ноги, пожал плечами. Мне он нравился все больше и больше. Не было в нем ни трусости, ни тупости, ни, напротив, дешевой хитрости.
— А почему у него из пасти дерево растет? — спросил я, указывая на доску.
Лицо у резчика тут же стало невинным, как морда кота, вернувшегося из погреба.
— Весна. Все растет.
— Что-то ты темнишь, — сказал я убежденно. — Не пристало это человеку, недавно вошедшему в обитель Из вечного Огня.
— Привезенному поверх седла, ваша милость. Кроме того, если быть совсем точным, Огонь в моем сердце загорелся без малого двадцать лет назад.
— Что?
— Так получилось, что ваш Наставник не разобрался и посвятил меня еще раз. Так что, полагаю, на том свете пред Извечным Огнем предстанут сразу двое меня. И оба одинаково замечательно сгорят, сливаясь с вечностью. Почему нет?
— Постой, постой, откуда ты все это знаешь? Разве здешние тарды больше не разбойники и нечестивцы? — спросил я с ужасом. — С кем тогда воевать-то?!
— Так я и не тард, и не здешний. Я с островов.
— Ашен?
Он снова улыбнулся:
— Можно и так.
— А сюда как попал?
— Из-за короля. Я ведь в самом королевском дворце скамьи резал. Только король наш под старость слишком жадным стал. Мы и зашумели против него. А когда дело замяли, королевский Мастер Оружия решил для примера наказать зачинщиков. А я хоть и тихий, да в любой толпе меня издалека видно. Вот и попал в передрягу. Судить-то меня, конечно, никто бы не стал, да только душно мне все это показалось, вот и решил попытать счастья в чужих краях. Да на вас, ваша милость, и напоролся.
— Жалостливо рассказываешь, — похвалил я. — Сейчас раскаиваться начну.
— Не стоит, ваша милость. У вас собака когда-нибудь была?
— Много было, а к чему ты?
— Тогда вы видели, наверное, как они с палкой играют. Таскают по полдня, погрызут, потом бросят, потом снова возьмутся. А палке от этого что? А теперь представьте, что псу попалась дорогая трость, украшенная яшмой. Что будет с ней делать собака? Да то же самое, что и с палкой. А трость от этого изменится? Да ни на ноготь. Не важно, кому я принадлежу — островам или Храму, Огню или своему роду. Важно то, что я делаю.
Это уже было прямое оскорбление. Кажется, он проверял границы моего терпения. И мне захотелось его удивить.
— Трость рано или поздно изгрызут, как простую палку, — ответил я с ехидцей.
— Все мы со временем помрем, — безмятежно согласился островитянин, — только когда переплывешь море и увидишь, как велик мир и сколько в нем разных жизней, прочее становится не так важно.
Тут я понял, насколько мне не хватает Рувена. Ашенец был хитрющим лисом.
— А с королем что сталось? — поинтересовался я.
— Другого призвали, разумеется.
— Как это?
Ответить он не успел. Загудели колокола Храма (они тут были вместо Рувенова Урагана) и позвали меня на вечернее предстояние Огню. Здешний Наставник охотно давал послабления воинам, но нужно было сделать щедрое пожертвование на строительство Храма, а я берег отцовские деньги.
Но, пробежав шагов десять, я все же вернулся и спросил еще:
— Тебя-то как зовут?
— Март.
Я снова удивился:
— Вроде, говорят, у ашенов имена потруднее.
— Ну, мы давно уже не называем детей старыми именами. И не учим поклоняться нашим старым богам, а просто посвящаем их Огню — так же, как вы. Зачем без конца ворошить пепел?
Все предстояние я думал о своем резчике. Лаур говорил: «Мы должны во что бы то ни стало привести этих несчастных нечестивцев к Огню. Мы должны учить их и Словом, и Мечом. Они потеряют свое лицо и выучат наши законы, наш язык, нашу веру, потому что мы служим самой прекрасной и великой силе на свете и предстоим Истине. Они страдают в грязи этого мира и не могут найти выхода из своих страданий, потому что в этом мире такого выхода нет. Но мы научим их, как принести все несовершенство и мира, и наших собственных тел на очищение Извечному Огню. И тогда они, так же как и мы, коснутся вечного Блага, Красоты и Справедливости». Это было понятно. Понятно было и то, что тарды все время норовили оттолкнуть руку помощи и погрязнуть в несовершенстве этого мира еще глубже. Я иногда воображал себя тардом и чувствовал, до чего обидно ютиться на задворках, у самого побережья, и вспоминать о былом величии своего народа. Но этот черноголовый говорил о ничтожестве, в которое впал его род, о забвении
