— Сомневаюсь, что ей это удастся.
Конрад впервые обратил внимание на собеседника.
— О чем ты, Пикколо?
— В старые времена волшебник продавал душу дьяволу. Мистика, конечно, но зерно в этом есть. Она выиграла шесть сражений, основала четыре города, нашла серебро в рудниках, насадила виноградники. Представляешь, чем за все это нужно заплатить?
Конрад хлопнул ладонью по колену.
— Ладно, баста. Что прошло, то прошло. Надо здесь прибраться, что ли Стыдно будет завтра.
— А потом соберем вещи, и махнем наконец домой?
Конрад покачал головой.
— Я остаюсь. Нужно помочь молодому мастеру. Рида меня об этом просила.
Пикколо издал странный звук, выражающий, по-видимому, крайнюю степень изумления.
— У меня больше нет слов, — сообщил он немного погодя.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ТАЙНА РЫЖЕГО НЕЗНАКОМЦА
Предел церкви Святой Марии освещали два маленьких прожектора, и даже сейчас, поздним октябрьским вечером, можно было рассмотреть все детали Танца Смерти — знаменитой фрески ХIII века. Обвитые белыми полотнищами мертвецы кружились в хороводе с кайзером, королем, рыцарем, папой, епископом, монахом. У их ног дудели в трубы ушастые безобразные лемуры. А ниже проступали строки, в которых люди молили Смерть подождать хоть немного, не забирать их в ужасный Танец.
Женщину, которая стояла, облокотившись на перила, и разглядывала фреску, звали Рида. Это имя придумали для нее четверть века назад на далекой планете, но пришло оно из латыни — мертвого земного языка, где означало «смех».
Она и сейчас улыбалась, но чуть принужденно, словно увидела старого знакомого, но возобновлять знакомство не спешила.
Она думала: «Вот оно, мое бывшее ремесло. Танец со смертью. Лучше не скажешь».
Но тут же поправилась: «Хотя, такое могут о себе сказать многие: солдат, врач, шпион, испытатель. Каждый, кто делает хоть что-то серьезное».
И продолжала снова, ибо любила порядок в своих мыслях: «Но мастера иллюзий никогда не делают ничего серьезного. Сотворение иллюзий — разве это серьезно? И для нас главным всегда был танец, а не смерть. Мы вступали в круг радостно, это была самая замечательная игра на свете».
Она скользнула глазами по процессии, и в самом конце нашла фигурку в остроконечной шляпе, с огромным барабаном у ног. В этом человечке она видела себя. Шут, трюкач, джокер. Надписи под фресками были на старом берлинском диалекте, но тут же лежал путеводитель по церкви, и Рида заглянула в него, чтоб узнать, что ответил ее двойник на настойчивые приглашения смерти.
«Вот так, — думала Рида. — Так и только так. Это была настоящая жизнь. Самая живая жизнь на свете. А теперь…»
Она запахнула потуже куртку, чтоб сберечь тепло от осеннего ветра, и вышла на темную площадь. Мерцали гирлянды огоньков над окнами отелей и ресторанов, холодной каменной глыбой возвышался впереди Немецкий Собор. Рида стояла на набережной, глядела, как вдали по мостам над Шпрее проезжают трамваи, и их огни пляшут в черной воде.
Чья-то машина резко вывернула из-за поворота, пахнуло нагретой резиной, и Рида непроизвольно вжалась в парапет. Земная мода сделала очередной круг, и люди снова ездили в стальных четырехколесных коробках. На ридино несчастье. Она жила на Земле три года, и все же каждая машина казалась ей выстрелом в спину.
Но когда из темноты вдруг вынырнул человек, она не испугалась. Она издалека услышала шаги, и узнала их.
— Ох, Альф, прости, — сказала она виновато. — Ты меня искал?
— Тебя все искали. Зачем ты здесь спряталась
— Я не пряталась, прости. Я просто устала. Я заходила в церковь.
— В церковь? — мужчина рассмеялся. — Ты что, решила помолиться? Сейчас?
— Что-то вроде. Да нет, я просто подумала, что там сейчас тихо, — она помолчала, закусив губу, потом сказала решительно — Альф, увези меня отсюда.
— Сейчас? Да ты что? Вечеринка в самом разгаре. Пошли! Что они о нас подумают?
— Ох, но ведь никого не интересует, что подумаю я, — она обняла мужчину, спрятала голову на его груди (классическая картинка — влюбленные на мосту над Шпрее, ночь) и зашептала — Пожалуйста, давай уедем. Я хочу домой. Я не могу больше с ними. Напьются, и будут взахлеб рассказывать о своих сексуальных проблемах. И проблемы-то у всех одинаковые. Будто все время во рту жеваная бумага. А глаза у них… Альф, прости, не могу больше… Плоские, похотливые до развлечений. Великая мечта Земли о равенстве и братстве. Чтоб наслаждаться всем этим, надо тут родиться.
— Ну хорошо, поедем, — вздохнул Альф, прерывая ее бессвязные излияния. — Шефу я завтра что- нибудь совру. Поедем, если ты так хочешь.
Они жили на Prencenberg, в студенческом квартале. Дома, постройки восемнадцатого века, облупившиеся, давно ждущие ремонта, были очень дешевы. Всю дорогу домой Рида молчала. Сидела, сжавшись в комок, уставясь невидящими глазами в темноту тоннеля метро. Альф знал, что ее сейчас лучше не трогать, но не грустил. Они снимали квартиру втроем, вместе с приятелем Альфа по университету, и молодой человек вовремя вспомнил, что этот приятель не далее, как сегодня укатил к родне. Так что, возможно, Рида просто хотела остаться с ним, Альфом, вдвоем, оттого и болтала сегодня всю эту бессмыслицу.
Альф открыл подъезд, и они нырнули в непроницаемый, почти первозданный мрак. Не зажигая света, он расстегнул на девушке блузку и втянул губами холодный мягкий сосок. Рида заерзала, будто хотела выскользнуть из его рук, но Альф прижал ее к стене. Она еще минут пять будет разыгрывать недотрогу, а потом последует взрыв. Их роман продолжался три месяца, и Альф уже научился мириться с ридиными
