стоматологической улыбкой «с восьмерки по восьмерку». – Чем мы можем вам помочь?
– Хорошо бы деньгами! – нахально ответила я и тоже широко улыбнулась – для облегчения болезненной реакции на мое хамское заявление, а также, чтобы показать, что я лично не нуждаюсь в зубоврачебной помощи. – Мы из «МБС». Наше агентство получило пакетный заказ на разработку рекламы вашей клиники, но по одной из позиций у нас есть неотложные вопросы. Подскажите, кому мы можем их задать прямо сейчас?
– Арсену Суреновичу, это наш директор, он вот-вот должен появиться, – ответила девушка, умудряясь не в ущерб артикуляции держать воистину мегадентовскую улыбку растянутой, как меха гармошки.
– В половине девятого вечера? – Зяма удивился, что Арсен Суренович не сумел придумать себе более приятного вечернего времяпрепровождения.
– Арсен Суренович всегда наведывается в клинику перед закрытием, – подтвердила информированная девушка.
– Не иначе приезжает вытряхнуть из кассы наличку! – со знанием дела объяснила я Зяме.
Я хотела сказать это тихо, но не учла великолепную акустику помещения, и меня услышал не только братец, но и клинически улыбчивая девушка. Мои слова ее заметно встревожили – это я заключила по уменьшению дуги улыбки и по нервозности, с которой дежурная потянулась к телефону.
– Арсен Суренович, вас тут спрашивают! – взволнованно сказала она в трубку. – Говорят, что из рекламного агентства... Да, у нас все в порядке. Да, конечно. Хорошо.
У меня сложилось впечатление, будто что-то из сказанного имело характер условного знака, предупреждающего начальника, что его ожидают люди неприятные или подозрительные. Во всяком случае, Арсен Суренович появился перед нами с таким лицемерно радостным видом, с каким наш Бронич встречает только пожарных инспекторов и проверяющих из санэпидемстанции. Увидев в руках у Зямы папку с просматривающимися сквозь пластик картинками работы Петрова-не-Водкина, зубной директор испытал очевидное облегчение и отмяк душой настолько, что чуть ли не извинялся перед нами за проявленное ранее нежелание принять Сашкину работу.
– Поймите меня правильно, мне самому очень нравится эта картинка, но я просто вынужден просить ее переделать, – говорил Арсен Суренович, постукивая крепким ногтем по зубам фотографической Машеньки.
– Да в чем проблема-то? Может, вам девушка на снимке не нравится? – допытывалась я, потягивая холодную минералку, предложенную гостеприимным хозяином.
У него в баре-холодильнике были еще мой любимый гранатовый сок и обожаемый Зямой «Хеннесси», но их нам не дали. Очевидно, на сок и коньяк могли рассчитывать только пожарники и санинспекторы.
– Нравится! То есть нравилась, – директор клиники беспомощно развел руками. – Я ведь сам выбрал модель из числа пациенток клиники и лично просил Марию Федоровну оказать нам честь, став рекламным лицом «Мегадента».
– Эта девушка ваша пациентка? – переспросил Зяма. – И как давно?
Вопрос был важный, но он заметно выбивался из контекста беседы о рекламной продукции. К счастью, Арсен Суренович в тонкости коммуникативно-речевых актов вдаваться не стал и ответил по существу:
– Всегда. Сколько существует клиника, столько мы занимались проблемами Марии Федоровны.
– А у нее было много проблем? – задала еще один «левый» вопрос я.
– Да-да, и по стоматологической части сложности были, и ортодонт, и протезист с пациенткой работали, – кивнул Арсен Суренович. И запоздало спохватился:
– Впрочем, вам-то я зачем об этом рассказываю?
– Действительно – зачем? – уел его вредный Зяма. – Нарушаете врачебную тайну!
– Да какая уж теперь тайна, – директор махнул рукой. – Умерла бедняжка Мария Федоровна, вчера похоронили! Понимаете теперь, почему я прошу переделать рекламку? Как это выглядит, если услуги медицинского учреждения рекламирует покойница?! Клинику «Мегадент» не может представлять улыбка мертвой женщины, это плохо для бизнеса!
– Да ладно! – возразил ему Зяма. – «Лувр» вон прекрасно рекламирует улыбка Моны Лизы, хотя та ведь даже не позавчера умерла, а гораздо раньше!
На это Арсен Суренович резонно заявил, что покойная Мона Лиза его лично беспокоит несравненно меньше покойной Марии Федоровны. Он, директор «Мегадента», эту самую Лизу знать не знал, так что о целесообразности рекламы с ее участием пусть голова болит у директора «Лувра».
Данное высказывание с головой выдавало Арсена Суреновича как человека крайне далекого от всех видов искусств, за исключением зубоврачебного. Поэтому я не особенно удивилась вопросу, который он обеспокоенно задал Зяме, провожая нас с братцем к выходу из клиники:
– А «Лувр» этот – солидное заведение? Большое? Что-то я не помню у нас в городе такой клиники...
– Так это не наше заведение, это французское! – не моргнув глазом, ответил Зяма. – Большое, это точно, и очень солидное. Вы в Париже любого спросите, там Лувр каждый знает!
– Да что в Париже! – с воодушевлением подхватила я. – Лувр во всем мире знают с самой лучшей стороны!
Когда мы прощались, вид у Арсена Суреновича был задумчивый. В тот момент я даже, наверное, смогла бы убедить его перенять ценный опыт Лувра, оплатить работу Сашки Петрова и позволить покойной Машеньке продолжить жизнь в искусстве рекламы «Мегадента», да времени на это не было. А жаль, в «МБС» такую мою культурно-просветительскую деятельность оценили бы высоко, не исключено даже, что в денежных знаках...
– О чем думаешь? – спросил Зяма.
Мы задержались под навесом, затеняющим высокое крыльцо «Мегадента», не спеша выходить на открытое пространство улицы. Было девять часов вечера, но солнце еще не село. Его красный диск висел аккурат в проеме между сплошными линиями зданий, заливая проспект алой лавой закатных лучей.
– Я думаю о знаках, – честно призналась я.
– О! Точно, где-то тут был знак! – Зяма резво поскакал вниз по ступенькам, зачем-то полез в клумбу и призывно помахал мне из петуний, в коих утонул по щиколотку. – Дюха, двигай сюда!
Я двинула, подошла к поруганному цветнику и посмотрела на небольшой мраморный куб, который Зяма настойчиво пинал ногой, привлекая мое внимание к выбитым на камне знакам. Затейливые буквы складывались в надпись, которая торжественно сообщала всем, кто давал себе труд с ней ознакомиться, что клиника «Мегадент» приняла своего первого пациента в декабре прошлого года, в память о каковом событии и была испорчена сим мраморным вложением хорошая клумба, а также проведен веселый праздник. Я фыркнула, покосилась на закрытое окно кабинета Арсена Суреновича и пробормотала:
– И этот человек думает, будто он знает, как делать рекламу?
Веселый праздник по поводу приема первого пациента виделся мне небольшим стоматологическим шабашем с сеансом одновременного сверления зубов и каменной глыбы, превращающейся в памятник под бодрую зуду бормашины и победный лязг стальных инструментов.
– Вот, – сказал меж тем Зяма, продолжая пинать мраморный куб и набиваясь на похвалу своей оперативно-розыскной деятельности. – Теперь мы знаем, что мегадентовские стоматологи, ортодонты и протезисты мучили Машеньку с декабря прошлого года, то есть около шести месяцев. Неудивительно, что бедняжка скончалась!
Это была интересная версия кончины героини, и я подумала, что Зяма-то молодец, дело говорит. Причиной смерти молодой женщины надо поинтересоваться в обязательном порядке!
Вообще узнать и обдумать надо было очень многое, но я уже ни на чем не могла сосредоточиться. Близилась ночь, а день был неимоверно долгий, трудный и нервный. Я ощущала настоятельную потребность в отдыхе. Пора было подумать о том, где мы с братом, два гонимых беглеца, сможем обосноваться на ночлег.
– Домой возвращаться нельзя, к друзьям-знакомым лучше не соваться, это опасно, – рассудил Зяма. – Значит, остается один выход: нумера!
– Гостиница, что ли? – Я поморщилась. – Там же документы спросят!
– Я разве сказал «гостиница»? Я сказал «нумера»! – усмехнулся Зяма. – Да в городе полно таких отельчиков-мотельчиков, где документы постояльцев никого не интересуют, плати деньги – и живи себе,
