Волхв хотел было что-то возразить, но Орша решительно сдвинул брови и голосом, не терпящим никаких возражений, добавил:
– Ежели ты эту штуку не наденешь, я с места не сдвинусь, да и тебя никуда не пущу.
– Сотник, ты и есть сотник, – пробурчал волхв. – Тебе бы только заставить кого-нибудь подчиняться себе да покомандовать вволю.
Но спорить больше не стал, а, бормоча себе под нос какие-то проклятья, надел под свои белые одежды толстую ткань тягиляя. Доспех за широкими складками обычной одежды волхва был совершенно незаметен, и Орша остался этим очень доволен.
– Вот молодец, вот это совсем другое дело! – обрадовался он. – От ножа в спину или кинжала в грудь эта вещь тебя убережет, а из лука средь бела дня в городе никто стрелять не будет.
Сам же сотник достал для себя маленький кулачный щит, два джида с сулицами[29], а за голенище каждого сапога сунул по паре ножей-засапожников. Потом накинул плащ, которым закрыл и щит, висящий сбоку на ремешке, и сулицы. Подумал чуток и взял еще боевой топорик, который тоже спрятал под плащ.
– Ты как на войну готовишься, – усмехнулся волхв.
– Защищать тебя в этом гиблом городе – это хуже, чем на войну, – недовольно и придирчиво глядя на отрока, отвечал сотник. – За себя я всегда постою, а что, если у меня за спиной, пока я мечом махать буду, тебя просто возьмут и зарежут, как я потом жить-то буду?
– Лучшая защита сейчас – это не ковыряться во всяком барахле, – в раздражении нетерпеливо заговорил волхв. – А поторопиться и успеть пройти к княжескому замку до того, как пошлют новых убийц.
– Знаешь, говорят, поспешишь – людей насмешишь, – спокойно возразил Орша, доставая из сундука еще какое-то оружие. – Только в нашем деле смешить всегда приходится кровью… Своею кровью или кровью товарищей. Вот так.
Он вручил отроку две рогвицы[30], напутствуя его:
– Повесь их под плащом на пояс. Одну можешь кинуть под ноги или в голову, а с другой не расставайся. Твой кистенек хоть и хорош, но ремешок-то могут и срезать. Что тогда делать будешь?
Радим ничего не ответил, и воин быстро и горячо заговорил, вновь сверкнув своими грозными глазами по-ястребиному:
– Когда мы пойдем, ты держись шагах в двадцати позади, словно ты и не с нами, а если заварушка начнется, сразу в драку не лезь. Постой пару минут спокойно. Пусть к тебе привыкнут и перестанут обращать на тебя внимание. Минут пять я один продержусь, ну а потом ты уж смотри не оплошай, лупи их своей штуковиной по затылкам что есть мочи. Понял?
– Понял! – с готовностью отвечал отрок, но уже через секунду глаза его удивленно расширились. – Как это минут пять продержишься?
– Я думаю, их будет шестеро, – бросил на ходу сотник, направляясь к выходу. – В лучшем случае, а в худшем…
Ему оставалось сделать до калитки всего пару шагов, когда мысль, засевшая в его мозгу, провернулась, и он остановился. Цепкие глаза заприметили в дальнем конце улицы мелькнувшую тень, всего лишь тень, но чутье старого воина невнятными тревожными звуками шептало о грозящей опасности, и он не мог пренебречь этим «голосом предков».
– Проклятье! Нет, так дело не пойдет, – выругался он. – Оставайтесь в доме и ждите меня, я скоро буду.
– Мы что, так и будем взад-вперед ходить? – рассердился волхв.
– Красава, возьми лук и постой у входа, – бросил сотник вместо ответа. – Никого не пускай во двор.
Сам воин быстро и решительно пошел вдоль улицы, зорко поглядывая по сторонам. Несколько раз он ненадолго заходил во дворы. Потом фигура его исчезла за поворотом.
Велегаст вошел в дом и посмотрел на молодую женщину, уверенно державшую лук. На запястье левой руки она затягивала ремешки предохранительного щитка.
– Ты что ж, и впрямь стрелять можешь? – недоверчиво спросил он.
– Я из охотничьей деревни, – отвечала Красава. – У нас там все умеют стрелять, иначе нельзя. Пару раз бывало, леший на нас озлился и насылал стаю волков, когда все мужики на промысле были. Так мы с матушкой солому на крыше откинули и оттуда стреляли, потому что даже дверь открыть нельзя было.
– Про древлянские леса я много историй слышал, – проговорил волхв, беспокойно поглядывая на пыльное облачко, гонимое ветром вдоль дороги. – Одна страшнее другой. Лешего-то как отвадили?
Хозяйка хотела было отвечать, но тут за калиткой раздались негромкие быстрые шаги, и появился Орша Бранкович в сопровождении двух воинов. Один из них был, как и сотник, в кольчуге и с мечом, а другой, видно победней, имел для своей защиты куяк[31], а из оружия топор и короткое копье с широким лезвием и толстым древком.
– Этим людям я доверяю, как себе, – с порога заговорил сотник. – Они хоть и христиане, но потомственные воины, и воинская честь для них превыше всего. Сейчас они дадут клятву защищать тебя от любого врага, и ничто, кроме смерти, не сможет помешать им сделать это, даже если сам поп захочет лично убить тебя. Так ли я говорю, други? – Орша обернулся к своим боевым товарищам.
Воины хмуро кивнули головами, и тот, который был в кольчуге, прогудел, как из бочки:
– Истинно так, славно сказано, сотник!
Тотчас они вынули мечи и поклялись старинной воинской клятвой, начинавшейся словами «Да не иметь помощи от Бога, ни от Перуна…» и кончавшейся обещанием не менее ужасной кары: «…и да посечены будем мечами своими, и да будем рабы в сей век и в будущий!», потом поклялись Иисусом Христом и целовали крест.
– Ну все, теперь выступаем, – подхватывая волхва под локоть, скомандовал сотник. – С Богом, братья мои!
– С Богом, старшой! – отвечали воины, становясь спереди и позади волхва.
– С Богом! – вздохнул Велегаст, подумывая, что напрасно свернул со своего пути и вошел в этот дом, что упустил драгоценное время и что теперь за это упущение кто-то непременно заплатит своей кровью.
Глава 5
Черная сила
Свет, пробиваясь сквозь узкие окна, режет полумрак храма на ровные полосы, и в них снуют безостановочно мириады пылинок, словно живая, трепещущая ткань, которая заточена в этот каменный склеп и бьется в поисках выхода. Кажется, окуни руку в этот поток, и ты увидишь крохотные существа, неистово кричащие от боли и отчаяния. Но нет, все тихо под мрачноватыми сводами, только слышно, как потрескивают свечи и шепчут молитву бледные губы. Отец Федор только что закончил проповедь и, трижды перекрестив свою паству, отошел в сторону. Теперь он стоял перед иконой, и со стороны казалось, что он молится, но это было не так. Мысли его были далеко от людей, которые копошились за его спиной. Он презирал их и боялся. Презирал их за то, что они не имели судьбы, их судьба была в его руках, а они были всего лишь песчинками, из которых он лепил еще один камень в стройное здание Великой Римской Империи. Боялся за то, что эти новообращенные русские слишком истово верили в законы Правды и Справедливости, находя их в самых невероятных местах Великого Учения, где ни он, ни тысячи иных богословов не находили ничего. Он не понимал этих людей, и это ему сильно не нравилось. Наверное, это был страх, но он ни за что не хотел признавать этого. Он, наследник великих римлян, создан был, чтоб повелевать миром, или, по крайней мере, его маленькой частицей в виде этих коленопреклоненных людей.
Когда-то давно империя послала его в этот далекий варварский город, чтобы обратить беспощадных и жестоких воинов этой страны в истинную веру, веру в Иисуса Христа. Он должен был усмирить дух этих людей и постепенно, незаметно для них, сделать их частью римских владений. Таковы были планы Империи,
