перед ним в куяке – недорогом панцире из выгнутых досок.
– Агафон, раб божий, ответствуй мне: веруешь ли ты в Господа Бога нашего Иисуса Христа, веруешь ли ты в Матерь Божью и в Святую Троицу?
– Верую, – отвечал воин дрогнувшим голосом.
– Тогда преклони свои колени перед ликом Всевышнего, узри свет животворный, наполняющий сердце твое благодатью…
Отец Федор, наверное, мог бы говорить еще долго и наверняка добился бы своего, потому что по лицу воина пробежала волна смущения, и глаза его затуманились, стекленея в состоянии легкого гипноза. Но тут раздался громоподобный голос, изрыгающий такой четырехэтажный мат, что священник чуть не выронил свое кадило. Это ругался Орша Бранкович, ругался страшно и бесподобно, так что кресты в руках монахов качались в разные стороны. Велегаст не видел лица воина, с которым говорил священник, но почувствовал, как невидимый простому глазу полупрозрачный желтый туман окутывает голову человека. Он уже поднял посох, чтобы вмешаться, но тут как раз зазвучала ругань сотника, и волхв с удивлением обнаружил, что под действием мата рассеялась черная магия, желтоватый туман исчез, и воин стряхнул с себя оцепенение.
– Зачем вы меня смущаете, отче, – сурово сказал воин. – Я дал клятву воина, а к вашим святыням я потом приложусь.
– Приложишься, непременно приложишься, – усмехнулся отец Федор. – Если только жив будешь. Последний раз прошу тебя, сын мой, отойди от этих посланцев дьявола и ступай себе с миром.
– Не могу, отче, клятва русича священна, я перед Всевышним ее давал.
– Ну что ж, – вздохнул священник. – Видит Бог, я хотел тебе мира, но ты сам выбрал свой путь. Прощай Агафон!
– Я вам не Агафон! – вдруг огрызнулся воин. – Я – Зарян из рода Мечиславичей, я родился Заряном, им я и умру, если на то будет воля божья.
– Что ж, посмотрим, какова воля божья. – Отец Федор повернулся и пошел к своим монахам, на ходу махнув рукой с многозначительным словом «аминь».
И едва прозвучало это «аминь», как монахи стали медленно подступать к горстке отчаянных храбрецов, пожелавших сражаться с целым христианским миром. Голоса, распевающие псалмы, усилились, словно пытаясь монотонными звуками спеленать по рукам и ногам неугодных христову учению людей. И может быть, у них и получилось бы это, но тут вдруг загремел громоподобный голос сотника, изрыгая в ответ целые потоки лавы отборных матюков. Орша мгновенно создавал целые шедевры переплетения матерных слов и беспощадно хлестал ими, как плетью, служителей византийского Бога. Монахов чуть заметно зашатало и покорежило, и движения их потеряли былую уверенность. Велегаст смотрел на это и дивился; он слышал раньше, что мат был ритуально-магическим языком древних воинов, что им отгоняли нечистую силу и даже снимали проклятия, но он не ожидал увидеть столь сильного действия этих незамысловатых слов. И все же слова, всего лишь только слова, и монахи, переступая через них, неумолимо продвигаются все ближе и ближе.
– Братья мои, берегитесь крестов! – вскричал сотник.
Только теперь стало отчетливо видно, что на концах крестов были железные венцы с острыми, как нож, краями. И предупреждение прозвучало как раз вовремя; кресты повернулись, наклоняя один из концов в сторону обреченных людей, и стали похожи на боевую кирку на длинной ручке. Опаснейшее оружие древнего мира; сильнейший удар, причем длинный клюв кирки ныряет за щит, пробивая любые доспехи, и отбить удар из-за длинного разящего клюва очень, очень сложно.
– Топорами отбиваться! – скомандовал Орша, добавляя новую порцию мата.
В тот же миг в его правой руке оказался боевой топор, а меч перелетел в левую, на запястье которой уже крепко сидел кулачный щит. Как это произошло, Велегаст даже не заметил, поразившись боевому искусству своего друга. Воины, стоящие рядом с сотником, сделали то же самое, но чуть медленнее. Видно было, что они понимали друг друга мгновенно и не раз бились с врагом, стоя так же, как и сейчас, плечом к плечу, образуя ощетинившуюся клинками стенку, любимый строй древних русов. Вперед выдавалось только грозное копье Заряна, которое тот держал вместо меча под щитом.
– Аминь! – прозвучал за спинами монахов голос отца Федора, и лес крестов разом стремительно рухнул на обреченных воинов.
Глава 6
Роковой рубеж
Ворон увидел русскую границу, когда солнце уже клонилось к горизонту. Дареный осторожно и быстро провел его самого и его маленький табун лошадей мимо кочевий степных хазар, и теперь вдали, над заросшим тростником топким берегом Бейсуга, видна была русская сторожевая башня и невысокий частокол вокруг заставы. Сейчас все опасности были позади, и можно было немного расслабиться. Всадники поехали медленнее, давая роздых вконец измученным коням. Дареный достал кулек с кусочками вяленого мяса и стал на ходу кормить своего сокола.
– Видишь, день какой трудный, – сказал он куда-то в простор золотисто-рыжей степи. – Птица совсем измучилась, а мы все едем и едем.
– Это ничего, – отвечал Ворон за молчаливую степь. – Там, – он указал на дымок, вьющийся над русской заставой, – ты будешь свободен. И еще, – он крепко сжал руку Дареного чуть выше запястья, – я хочу отблагодарить тебя за твою помощь. Без тебя я, наверное, пропал бы.
Ворон еще раз крепко сжал руку своего спутника и внимательно посмотрел ему в глаза:
– Спасибо тебе, друг, и в благодарность возьми себе, как дар от меня, пару любых хазарских коней, и пусть Дзевана[36] всегда помогает тебе, и твоя охота всегда будет удачной.
– Рано нам еще охотиться, – отвечал Дареный, глядя куда-то через плечо Ворона с тревогой и сомнением. – Пока еще охотятся на нас. Кажется…
Глаза его вдруг потемнели, и голос приобрел резкость и уверенность:
– Давай-ка лучше опять поспешим, а не то…
Он не договорил, ударив коня плетью, и, уже набирая скорость, вполоборота докричал свои слова:
– Не то нас самих сейчас Богу подарят!
Разведчик тоже прибавил ходу, оглядываясь туда, куда так тревожно смотрел Дареный. Из-за длинного холма, похожего на гигантский земляной клинок, рассекающий степь пополам и вонзивший свое острие прямо в берег переправы через Бейсуг, которую и сторожила русская застава, показалась хазарская сотня, а потом и другая.
Видимо, воевода хазарской крепости, куда доскакал гонец с бунчуком, оказался не промах и послал основные силы по кратчайшему пути к единственной удобной переправе через Бейсуг, надеясь здесь перехватить русского всадника. Дареный же был всего лишь ловким воином, который знал, где и как проскользнуть незамеченным, но ему чуть-чуть не хватило хитрости, и он вывел Ворона к той же самой точке, только малость покрутив по степи на обходах хазарских кочевий.
Теперь хазары заметили их тоже и поскакали во весь опор наперерез, намереваясь отсечь их от брода через реку. Там, на той стороне реки, была русская застава, где можно было укрыться хотя бы на время, и это было спасение и единственная надежда остаться в живых. Ворон хлестнул коня со всей силы и погнал бедное животное вперед с предельной для него скоростью, но усталость от беспрерывной дневной скачки по степи давала себя знать, и скакун под его седлом быстро терял последние силы, покрываясь хлопьями пены.
«Еще чуть-чуть, и падет», – подумал Ворон и пронзительно свистнул, подзывая своего Дымка.
После утренней битвы он берег любимого коня, обременяя его только тяжестью своих полупустых переметных сумок. Захваченные хазарские кони менялись под ним один за другим, меняя уздечку на повод, и только русский конь свободно бежал рядом, понукаемый почти человеческой преданностью к своему хозяину. Может, Ворон просто жалел его, может, любил смотреть на бег своего красавца со стороны, или им руководило смутное предчувствие, что ему еще может пригодиться бешеный нрав его любимца и
