Орбита Земли. «Иосиф Сталин»
Июнь 1930 года
…Ни одного глупого вопроса не прозвучало. Не было сейчас места глупым вопросам.
Станция кувыркалась, словно подброшенная метким выстрелом консервная банка. Земля притягивала её, заставляя крутиться вокруг себя, и станция своим лучом полосовала её поверхность.
Нет, все-таки один глупый вопрос все же прозвучал.
– Насколько её хватит?
Это спросили со «Степана Разина». Ни Деготь, ни Федосей отвечать не стали. Да там, собственно, никто и не ждал ответа. Кто ж его знал, этот ответ?
– Эй, на «Разине». Мы сейчас к станции, – сказал Дёготь, – попробуем остановить эту карусель. Если нам не повезет, тогда ваша очередь.
– Удачи вам, товарищи! – донеслось из эфира.
– Всем нам удачи.
Станцию крутило самым причудливым образом, и лучистая смерть летала тут самым непредсказуемым путем. Казалось, что смертельный луч, словно белоказачья шашка, посвистывает над головой, выбирая момент, чтобы стать границей между жизнью и смертью. Тут оставалось надеяться на собственное счастье и удачу. Луч мог настигнуть их и в полете, и при полной неподвижности, но движение давало шанс прекратить все это.
Чтоб подобраться поближе, им понадобилось семь минут страха. На восьмой на станции вспыхнула тусклая звезда, и Малюков заорал:
– Сдохла! Сдохла, честное слово!
Сквозь зубы Деготь процедил:
– С чего бы ей дохнуть? Притворились офицеры…
Федосей не слушал – кричал в микрофон:
– Эй, на «Разине», идите ближе. Сдохла установка! Сейчас за офицеров подержимся!
– Дадут они тебе за себя подержаться, как же… Там фрукты отборные. До последнего наверняка драться будут. А потом еще и застрелятся.
Шансов у золотопогонников никаких не было – в каждом из кораблей находилось по десятку человек десанта. После гибели «Емельяна Пугачева» их осталось два десятка, но и этого должно было хватить.
«Иосиф Сталин» остановился в километре от станции. Несмотря на то, что видели они её уже не первый раз, впечатление она производила ошеломляющее. Вот-вот должна была появиться боевая рубка.
– Ну, смотри…
Дёготь держал руки на пульте, готовый бросить корабль в сторону.
Сперва из-за длинного округлого бока появился колпак наблюдательной сферы, потом длинная труба…
– Шлюз! – сказал следивший за станцией в морской бинокль Малюков. – Шлюз открыт…
Это означало только одно – на станции никого не было. Некому было закрыть шлюз.
– Вполне в их духе. Предпочли смерть плену…
– Да кто им плен-то собирался предлагать? Дьявол! И как теперь нам туда забираться?
Зев распахнутого люка проплыл и пропал с другой стороны.
Французская Республика. Париж
Июнь 1930 года
…Париж и раньше был неравнодушен к русской культуре, но теперь после известных событий мода на все русское и даже советское затопила столицу. Отодвинув на задний план американские фокстроты и аргентинские танго, огромные оркестры и нищие аккордеонисты играли русские и советские песни. Особенным успехом пользовались выступления казачьих хоров. Есаулы и урядники, выпевающие сочными басами «Белая армия, черный барон…» – это было что-то.
Князь не мог понять, почему это случилось, – то ли это была тоска по России-матушке, надежному другу Французской Республики, то ли желание захватить на память хотя бы краешек уходящей советской эпохи, услышать песни страны, от которой скоро не останется и следа…
Рестораны разделились на «прорусские» и «просоветские».
Разумеется, князь, выбиравший ресторан, чтобы отметить благополучное завершение орбитальной эскапады, выбрал тот, где пел хор донских казаков.
Окно отдельного кабинета выходило на улицу, и там над крышами торчал обрубок парижского чуда.
Легкомысленные парижане неожиданно легко смирились с потерей «кружевной башни», и остряки уже спорили, как называть то, что осталось – то ли Эй то ли Фель, разумно считая, что если целое сооружение называли Эйфелем, то оставшаяся часть может носить только половину названия.
Владимир Валентинович, вспомнив об этом, невольно улыбнулся. Вины за содеянное он не чувствовал. Все получилось, как получилось. Главное, они сделали то, что должны. Война еще не стала фактом, но она уже стала неизбежностью. Это, слава богу, понимали все.
За окном, наполняя улицу воинственной музыкой, шел оркестр зуавов. Черные музыканты в красных мундирах выводили бодрую мелодию. От этих звуков водка в графинчике вздрагивала и ежилась мелкими кругами.
– Жаль, конечно, что все так получилось, – с сожалением сказал князь, разливая «Смирновскую» по хрустальным рюмкам. – Рано мы оттуда ушли. «Святая Русь» помогла бы нашим друзьям, останься она в наших руках…
Где-то рядом слаженные мужские голоса затянули «Дубинушку». Русская песня причудливо переплелась с французским маршем.
– Не думаю, князь. Чудо, что мы вообще вернулись.
Владимир Валентинович коснулся его рюмки. Рука еще дрожала. Все-таки две недели в невесомости оказались нешуточным испытанием для тела, но не для духа.
– Станция изначально была обречена. Красные не позволили бы нам сделать ничего более того, что мы сделали.
Князь выпил, поморщился и, подцепив на вилку парочку рыжиков и колечко сладкого лука, сказал:
– Не понял…
– При первой же серьезной опасности большевики спихнули бы нас с орбиты в течение трех-четырех часов. Что, собственно, и произошло.
Профессор свою рюмку поставил на стол, так и не пригубив.
– Мы, князь, спустили курок новой войны. И за это честь нам и хвала!
Мгновение подумав, он все же взял рюмку и, пока князь торопливо наливал себе, сказал:
– Мы сделали много, да еще и живыми вернулись. Это стоит рюмки водки.
Они чокнулись, князь выпил, но профессор вдруг вновь отставил рюмку и озабоченно спросил неизвестно кого:
– Одного только не могу понять – почему большевики ждали так долго?
Швейцария. Женева
