Будем действовать самостоятельно.
– Могу я вам чем-то помочь? – сочувственно спросил Мехти, когда мы с Денисом вышли на улицу.
– Синхронным переводом, – доставая мобильник, ответил за всех капитан Кулебякин. – Я не уверен в своем немецком, а тут нельзя ошибиться. От этого может зависеть жизнь Инки!
– Будем звонить похитителю? – догадалась я. – Погодите! А что мы ему скажем?
– Что согласны на его условия, – нажимая кнопки, сказал Денис. – Мехти, я сделаю звук погромче и буду слушать, а вы говорите. Пусть он назначит время и место встречи. Мы готовы отдать выкуп. Сто тысяч евро в обмен на живую и здоровую Инку.
– Так мы же не готовы! – возроптал Зяма. – У нас нет ста тысяч евро!
– Они у нас будут, – ответил Кулебякин и приложил трубку к уху нашего переводчика.
Проводив незваных ночных гостей, Хенрик Хоффер вернулся в гостиную, встал у окна и, глядя на группу людей на улице, глубоко задумался.
Поднимать тревогу по поводу исчезновения автомобиля непонятной марки с красавицей блондинкой за рулем ему откровенно не хотелось. Хенрик обоснованно опасался, что Шлосс и другие просто поднимут его на смех. С другой стороны, блондинку в серебристой машинке он видел своими глазами – девица была видная. Именно такие привлекают внимание и нормальных мужиков, и ненормальных маньяков.
Хенрик подышал на оконное стекло и пальцем начертил на нем упрощенную схему окрестных дорог. Итак, мимо него машина с блондинкой прокатилась, но до поста Шлосса не дошла. Как это могло случиться? Да очень просто: едва выйдя на шоссе, автомобиль круто развернулся и ушел… куда? Посадка у машинки низкая, колеса маленькие, на таком транспорте с хорошей дороги лучше не съезжать. Либо блондинка уехала в направлении столицы, либо Шлосс недоглядел, и машинка все-таки ушла на юго-запад: в Швейцарию например.
– Или к Боденскому озеру, – тихо сказал Хенрик и похолодел.
Прошлогоднее предсказание хозяйки огуречного парника фрау Фогель, что история с боденским маньяком так просто не закончится, уже не казалось ему старческой глупостью.
7. Индия
Хлопнула дверь, проскрежетал замок, и шаги моего тюремщика стихли. Загудел и канул в ночь ровный звук автомобильного мотора. Стало тихо-тихо, только в голове у меня крутилась, как заезженная пластинка, одна-единственная песенная фраза:
– Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой!
На самом деле моя темница была не столько сырой, сколько прохладной: снизу ощутимо поддувало, из-за чего сидеть на полу было неуютно. Вскоре я ощутила и другие физические неудобства: руки, заведенные за спину, затекли, ремень больно сдавил запястья, а липкая лента стянула кожу на лице.
– Черт побери! – обеспокоенно вскричал внутренний голос, на полуслове оборвав тоскливую песнь узника. – А что же будет с твоими бровями и ресницами после отклеивания скотча?! Это же получится натуральная эпиляция!
Представлять себя напрочь лишенной бровей и ресниц было крайне неприятно, но я утешила себя тем, что беспокоиться об этом рано. Чтобы расклеить себе рот и глаза, надо сначала освободить руки.
– Спокойствие, только спокойствие! – сказал на это внутренний голос. – Кожаный ремень – это не чугунные кандалы, а темница с щелястым полом – точно не замок Иф. Судя по всему, твой тюремщик из начинающих, а его узилище из малобюджетных. Ну-ка, милочка, покажи им, чего ты стоишь! Шевелись!
Я послушно пошевелилась – раз, другой, третий, и все более энергично. За спиной протестующее скрипнула доска.
– Ага! – обрадовался внутренний голос. – Вот видишь, стены уже трещат! Давай поднажми!
Я вспомнила живописное полотно «Бурлаки на Волге», накренилась по примеру репинских персонажей и поднажала, точнее, потянула. Позади обнадеживающе заскрежетало. Я наклонилась как можно ниже и повисла на ремне всей тяжестью своего тела. Руки заболели почти невыносимо, я завыла, а внутренний голос взревел:
– Э-эй, ухнем!
– Крак! – послышалось за моей спиной.
И мы ухнули на пол: я и благополучно отделившийся от стены ремень. При падении я больно ударилась сначала подбродком, а потом еще и головой – противоположная стена оказалась слишком близко. Внутренний голос пробурчал что-то нелестное про метраж моей маломерной тюремной камеры, а я отстраненно подумала, что правильно сделала, когда не стала волноваться по поводу предстоящей эпиляции бровей и ресниц. Лысые веки и надбровья будут не так уж заметны на фоне разбитого в кровь подбородка!
Покряхтев и постонав, я села, привалилась спиной к стене и с трудом совершила акробатическое упражнение, в результате которого мои связанные руки переместились из тыльной зоны моего организма во фронтальную. Такое расположение их в пространстве позволило мне почувствовать себя более комфортно, однако очень хотелось избавиться от связующего звена, то есть ремня.
Рассмотреть, как именно устроены мои путы, я не могла по причине полной зашоренности скотчем. Пришлось отказаться от зрения в пользу осязания. Я поелозила запястьями по части физиономии, которая осталась целой и потому не потеряла чувствительности, и пришла к выводу, что тут тоже не обошлось без липкой ленты. Похоже, тюремщик пропустил конец ремня через пряжку, сунул мои руки в образовавшуюся петлю и зафиксировал ее витками скотча.
– Может, ты его перегрызешь? – предложил внутренний голос. – Хотя нет, лучше не надо. Не дай бог, еще зуб сломаешь.
Терять красоту сверх необходимости мне, конечно же, не хотелось (хотя щербатая улыбка должна была хорошо сочетаться с разбитым в кровь лицом). Поэтому я встала, вернулась к стене, под которой так удачно поиграла в волжского бурлака, и осторожно ощупала ее. Пальчики мои в ременной петле онемели, но не настолько, чтобы не найти торчащий из стены гвоздь с большой, с монету, шляпкой в аккуратную мелкую клеточку.
– Ну мне все ясно! – сказал внутренний голос. – Этим добрым метизным изделием негодяй прибил к доске твои кожаные оковы. А ты, отрываясь от стены, наполовину выдернула из нее и гвоздь. Сильна ты, Индия Кузнецова!
С помощью доброго гвоздя разодрать в клочья липкую ленту на запястьях не составило большого труда. Под торжествующее уханье внутреннего голоса я освободила руки, размяла их и растерла. Затем заботливо и нежно освободила от скотча свой речевой аппарат и тихо, но прочувствованно и очень обстоятельно обругала своего похитителя, наслаждаясь неограниченной свободой матерного слова.
На то, чтобы вернуть себе зрение, ушло больше времени, чем на все предыдущие этапы самостийного освободительного движения. Я отклеивала скотч буквально по миллиметру, используя максимально щадящую технику с применением ногтей: ими я потихоньку отковыривала липучку и при этом придерживала на месте волоски бровей. Ресницы, на мое счастье, в плен скотча не попали: когда гад заклеивал мне глаза, я здорово зажмурилась.
– Ура! – воскликнул внутренний голос, едва я проморгалась.
Он наконец перестал зудеть пессимистичный лермонтовский стих про темницу, неволю и вскормленного в ней молодого орла и вспомнил более позитивного Пушкина: «Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут – и свобода Нас примет радостно у входа! И братья меч нам отдадут!»
– Вот на братьев лучше не рассчитывать, – заметила я, подумав, что Зяма еще ответит за неоказание своевременной помощи единокровной сестричке. – Тактика самостоятельного спасения оказалась правильной, будем ее продолжать.
С этими словами я огляделась и не пришла в восторг от увиденного.
Я находилась в небольшой комнате приблизительно два на четыре метра. В одной из узких сторон
