движение.
— Шишига!
Маг обернулся. Колдовской зверь, созданный Митриданом (Кем же еще? Конечно им!), бросив поляниц и дружинников, прыгнул к Гавриле и Игнациусу. Может быть, в этом движении было коварство Митридана, а может быть просто любопытство зверя, привлеченного прыжками и криками Гаврилы. Поляницы первые сообразившие, что случилось, бросились следом, но прыгучая тварь обогнала их шагов на пятьдесят и теперь сидела на корточках в десятке шагов от Игнациуса и Гаврилы.
Гаврила сквозь боль обернулся и застыл, встретившись глазами со зверем. Он представил, как шишига наступает на него и он, словно мокрая земля под босой ногой землепашца просачивается у чудовища между пальцев…
Если б этот зверь встретился ему десяток дней назад, он просто умер бы (если б не удалось убежать, конечно). Пережить такой ужас он просто не смог бы. Случись это дня три назад, после того, как он посмотрел на колдовство Митридана, княжеских дружинников и песиголовцев, душа бы его из-под кадыка ушла бы в пятки и лежала бы там несколько дней, но сейчас страх только прибавил ему резвости. Забыв про купца и про мешок, он рванулся в сторону, туда, где уже затихали крики торговцев.
Забыв про мешок и Игнациуса он забыл и про веревку, но у той память оказалась длиннее и крепче, чем у человека. Она помнила и о Масленникове и о мешке, и тот серой лягушкой подпрыгнул и потащился следом за беглецом.
Игнациус остался один на один со зверем. В коричнево-рыжей шерсти белыми черточками торчали стрелы.
— Убью! — взревел зверь. У маленького человека, что стоял перед ним, не было ни меча, ни копья, ни лука.
— Разговариваешь? — удивился Игнациус, чуть было, не опустив поднятых в небо рук, но вовремя спохватившись. — Вот еще попугай на мою голову отыскался…
Лучницы, понявшие, что не успевают встав на колено опустошали колчаны, пытаясь отвлечь зверя от чудака, что вместо того чтобы бежать, стоял спокойно около опрокинутого воза и ждал смерти.
— Беги, дурень! — прозвенел женский голос. — Дилька, достань его!
Ответ поляницы заглушил рев зверя.
— Убью!
Подняв волосатую ногу, толщиной с хорошую сосну, шишига на мгновение застыл над безумцем, словно наслаждаясь своей властью над ним.
Нога так и не опустилась.
Зверь вспыхнул, словно просмоленная ветка. Никто и глазом не успел моргнуть, как коричнево-рыжая фигура стала оранжевой, расцветя языками огня. Словно лишенный силы, зверь не визжал от боли и страха, не размахивал лапами, а молча, как будто не чувствовал ничего, или потерял интерес к жизни и теперь прислушивался к тому, что творилось внутри него, он повалился на разбросанную вокруг рухлядь. Огонь притих, но тут же вспыхнул с новой силой — занялось разбросанная вокруг солома. По земле скользнул удушливый запах горящей шерсти, заставляя глаза слезиться. Игнациус закашлялся.
— Где он? Живой?
— Тулица! Тулица!
Игнациус не стал слушать. Скрытый стеной огня от глаз варваров он побежал вслед за Гаврилой, не заботясь о том, что про него подумают амазонки.
Гаврилу он настиг на краю базара.
Тот стоял около бочки с пивом и жадно пил, проливая на себя из здоровенного ковша. Похоже было, что пиво — это как раз то, чего ему не хватало. Он уже не орал, не скакал бестолково, а стоял беспокойно, глядя поверх ковша на столб дыма, что поднимался над разгромленными лавками. Увидев мага облегченно вздохнул.
— Что там?
Игнациус молча отобрал у него ковш и сам приложился. Пиво как пиво. — не хуже и не лучше других, хотя он, случалось, пивал и получше… Оторвавшись от ковша, вытер губы тыльной стороной ладони, объяснил:
— Горит что-то…
— А шишига?
— Померла, если самка…
Гаврила от этих слов вздрогнул. От этих слов веяло неприятностями.
— А если самец?
Игнациус крякнул. Нет. Хорошее все же у хозяина пиво выварилось.
— Если самец, то помер. А он и правда говорить умеет? Или мне показалось?
Гаврила воспрянул духом. Жизнь вновь поворачивалась светлой стороной. Опять же пиво…
— Может, может… Дружинники его?
Он сделал рукой какой-то затейливый жест, словно курице шею сворачивал.
— Да оно как-то само собой получилось, — ответил Игнациус чуть задержавшись с ответом. — Я толком и не разглядел…
Гаврила не стал ждать, пока ковшик освободится, а подобрал кувшин повместительнее и и булькнув им в бочке с некоторой долей зависти сказал:
— Вот он Киев-то… Интересно у них тут всегда так?
Отвечать Игнациус не стал — нечего ему было отвечать на это, но разговор поддержал.
— А ты чего ни с того ни с сего заорал?
Гаврила посмотрел на руку, качнул ей, словно собирался зачерпнуть ладонью воздух.
— Как это «ни с того ни с сего»? Больно было…
— Больно?
— Жгло.
Он с сожалением коснулся веревочки, свободным кольцом охватывавшую шею.
— Я когда отряхивался, амулет Митриданов раздавил… Не по умыслу. Случайно!
Игнациус вспомнил глиняную плошку, что Масленников носил на шее, покачал головой. Чувство победы над колдуном еще жило в нем.
— Амулет.. — презрительно сказал он. — Амулет тебя охранять должен, а он нас чуть не погубил…
Брови Гаврилы, что виднелись над краем ковша, поднялись домиком.
— Если б не амулет, то ты бы не заорал. А не заорал бы ты так шишига на нас внимания не обратил бы, — объяснил Игнациус.
— Обошлось же? — ответил ни мало не смутившись, Гаврила опустив кружку. Вытянув перед собой руку он вертел ладонью, разглядывая её со всех сторон..
— У меня теперь даже рука ни капельки не болит! Я ее в пиво сунул!
Игнациус поперхнулся, уронил ковш, но Гаврила подхватил его, не дав долететь до земли, и успокоил товарища.
— Да не в эту бочку. В другую… В соседнюю.
Глава 14
На постоялом дворе они поднялись к себе в комнату. Гаврила сразу растянулся на лавке, а Игнациус остался в дверях, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.
— Так что тебе Митридан сказал? Где его ждать?
— Нигде. Сказал — сам найдет…
— А что ты тогда на рынок полез? — удивился Игнациус. Тишина за дверью былпаа полной и он сел
