основания полагать, что кое-кто из лодочников-контрабандистов сносится с неприятелем. Передает ему сведения.
Услышав такое, капитан моментально забывает и Лолиту, и Вируэса. Не дай бог, говорит он про себя, будьте вы все прокляты: и Рикардо Маранья, и баба, к которой он таскается по ночам в Эль-Пуэрто, и эта ищейка, взявшая след. Пепе, впрочем, полагает, что ночные приключения его помощника не слишком сильно осложнят ему жизнь. Через двое суток, если ветер позволит покинуть кадисскую гавань, «Кулебра», пополнив припасы, поставив все паруса и изготовив пушки, выйдет в море и начнет охоту.
— Ничего об этом не знаю, — сухо произносит Маранья.
Пепе Лобо отмечает, что юноша не изменился в лице и бесстрастен, как змея, свернувшаяся под камнем отдохнуть после обеда. Вот он сделал большой глоток и поставил опустевший стакан точно туда, откуда взял, — в центр влажного кружка, оставшегося на столе. С этим же спокойствием он, разыгрывая трофеи, тянет жребий, вызывает человека на поединок или в треске рвущейся обшивки и пороховом дыму перепрыгивает на палубу чужого корабля. Все с той же невозмутимо презрительной миной, обращенной к жизни. И к себе самому.
— Бывает иногда так, что знаешь, да сам не знаешь, что знаешь, — замечает комиссар.
— Ничем не могу помочь.
Неловкое молчание. Наконец полицейский поднимается из-за стола. Довольно неохотно.
— Мы с вами в Кадисе… — роняет он. — Здесь контрабанда — в порядке вещей, дело вполне житейское. А вот шпионаж — нет. Тот, кто помогает бороться с ним, оказывает важную услугу отечеству.
В ответ следует издевательский, сквозь зубы, смешок В свете факелов, в пульсирующем огне маяка темные круги под глазами на бледном лице Мараньи особенно заметны. Смех обрывается влажным, рвущим нутро кашлем, который помощник душит, выронив сигару и прижав к губам поспешно выхваченный из-за обшлага платок Потом с полнейшим равнодушием, даже не взглянув, есть ли на нем кровь, снова прячет на прежнее место.
— Буду иметь в виду. Особенно — насчет отечества.
Комиссар глядит на него с новым интересом — так, что Пепе Лобо не отделаться от неприятной мысли, что этот взгляд будто призван навсегда запечатлеть Маранью в памяти. Дай срок, дерзкий мальчишка, можно прочесть в складке поджатых губ, дай срок — придется и тебе расквитаться за свою наглость. Впрочем, этот Тисон производит впечатление человека, отменно владеющего собой и хладнокровного, как рыба. Короче говоря, завершает свою мысль капитан, в карты с ними обоими лучше не садись: по лицу нипочем не поймешь, что у них на руках.
— Если вам вдруг найдется что рассказать мне, я к вашим услугам, — примирительным тоном говорит комиссар. — И вас тоже рад буду видеть, сеньор капитан. Мой кабинет — на улице Мирадор, как раз напротив новой тюрьмы.
Надевает шляпу и уже взмахивает тростью, готовясь сделать первый шаг, но вдруг задерживается.
— Да, вот еще что… — обращается он к Маранье. — Я бы на вашем месте впредь воздерживался от ночных прогулок. Это чревато неожиданными встречами. Может вам выйти неприятность…
Юноша с нарочитой медлительностью поднимает на него глаза. Потом, слегка покивав, отъезжает вместе со стулом от стола и откидывает левую полу сюртука. Обнаруживается короткий пистолет флотского образца. Красноватый отблеск ложится на бронзовые щечки лакированной деревянной рукояти.
— Может, может… Может выйти, но может и войти. С тех пор как изобретена эта штука, наладилось сообщение в оба конца.
Комиссар, чуть наклонив голову и ковыряя песок кончиком трости, как будто погружается в размышления о пистолетах, выходах и каламбурах. Потом, коротко вздохнув, проводит рукой в воздухе, словно пером по бумаге.
— Учту, — говорит он с обманчивой и никого не обманывающей мягкостью. — И еще мимоходом хочу напомнить, что в Кадисе ношение огнестрельного оружия гражданским лицам запрещено.
Маранья выдерживает его взгляд с улыбкой едва ли не задумчивой. Тени пляшут на его лице гитарным аккордам в такт.
— Я, сеньор, лицо не гражданское. Я помощник капитана на корабле «Рисуэнья», имеющем королевское каперное свидетельство… Кроме того, сейчас мы находимся за городской чертой, а здесь ваши полномочия не действуют.
Комиссар отдает преувеличенно церемонный полупоклон:
— Учту и это.
— И может быть, когда все наконец учтете, отправитесь отсюда… куда подальше?
Золото в углу рта вспыхивает в последний раз. Да уж, думает Пепе Лобо, комиссар — живое воплощение больших неудобств, на которые может нарваться помощник, и не дай бог тому сойтись с ним на узкой дорожке закона и порядка. Моряки, воздерживаясь от комментариев, наблюдают, как Тисон поворачивается спиной и по песчаному берегу уходит в сторону перешейка и городских ворот. Маранья меланхолично созерцает пустой стакан.
— Я спрошу еще бутылку?
— Не надо. Я сам. — Пепе Лобо все еще провожает полицейского взглядом. — А ты и вправду плавал в Эль-Пуэрто на этом Мулате?
— Может быть.
— А ты знаешь, что он — тип темный и скользкий?
— Да чепуха все это. — Помощник пренебрежительно кривит губы. — И в любом случае меня это не касается.
— Но этот хмырь кажется человеком осведомленным. Впрочем, ему положено быть таким. Ремесло его такое.
Некоторое время оба молчат. Из харчевни поблизости по-прежнему долетают голоса и смех — там вовсю идет веселье. Комиссар уже скрылся во тьме, под аркой Пуэрта-де-ла-Калета.
— Если тут замешан шпионаж, и в самом деле хлопот не оберешься.
— Ох, капитан, хоть ты не начинай, а? Довольно уж на сегодня.
— Сегодня опять собираешься туда?
Маранья не отвечает. Взял со стола стакан и вертит его в руках.
— Пойми, это меняет дело, — говорит Пепе Лобо. — Хорош я буду, если тебя сцапают перед самым выходом в море. Рисковать нельзя.
— Не беспокойся. Я не намерен сегодня покидать Кадис.
— Дай слово.
— Даже не подумаю. Моя личная жизнь — мое дело.
— Ошибаешься. Не только твое. У тебя контракт. Я не могу лишиться помощника за двое суток до съема с якоря.
Маранья угрюмо смотрит на дальние вспышки маяка. Пепе знает: честное слово входит в краткий перечень тех очень немногих понятий, к которым помощник еще питает уважение. Ибо что для других — да, безусловно, и для капитана «Кулебры» тоже — есть звук пустой и ни к чему не обязывающий или тактическая уловка, то для него — священно. Сдержать данное слово, чего бы это ни стоило, — это еще одна черта его сумрачной и дерзкой натуры. Еще один — и не хуже любого другого — способ попытать судьбу.
— Даю слово.
Пепе Лобо допивает остатки и поднимается.
— Пойду закажу еще. Заодно и облегчусь.
Подойдя по песку к дощатому настилу у харчевни, велит подать бутылку вон на тот столик. Минует нескольких офицеров, среди которых сидит и капитан Вируэс, и понимает: тот увидел его и узнал. Корсар идет дальше — туда, где под выступом бастиона Сан-Педро есть темный, пропахший мочой и сыростью закуток Пепе справляет нужду, опершись одной рукой о стену, застегивается и тем же путем возвращается. Когда вновь вступает на помост, замечает, что спутники Вируэса с любопытством разглядывают его. Вероятно, капитан что-то рассказал им, а поскольку в числе собутыльников — и двое в красных мундирах,
