«перехватить инициативу и попытаться контролировать их давление, в основном с целью предотвратить попытки либерализации иммиграционных законов»[20] .
Какой цинизм! Какая насмешка над воплями о помощи! Разыгрывается целый спектакль, при котором мы делаем вид, будто хотим помочь несчастным жертвам, а на деле манипулируем ими и срываем все усилия по их спасению!
Если эта схема, описанная тремя высокопоставленными чиновниками Госдепартамента, не является заговором, тогда что такое заговор?
В течение всего Холокоста американский Госдепартамент демонстрировал именно эту политику – перехватить инициативу, чтобы расстроить планы своих оппонентов.
Было наивно верить, что другие страны поверят в эту схему. (Кстати, несколько журналистов обратили внимание, что если прочитать слово «эвианский» задом наперед, то получится «наивный»{3}). Перу, отказавшись помогать беженцам, прямо заявила, что следует «благоразумному и мудрому» примеру американцев. Один за другим делегаты от разных стран вставали, выражали сочувствие к жертвам и говорили: «Нет, не моя страна. Мы не можем принять много беженцев».
Полный крах Эвианской конференции стал очевиден уже через несколько недель. Все больше евреев в Австрии и Германии получали уведомления Гестапо, в котором сообщалось, что если они не эмигрируют через 14 дней, они будут отправлены в концлагеря.
Евреи прекрасно понимали, что мир знал об их беде. Однажды им в руки попался выпуск лондонской газеты Таймс (что само по себе было серьезным преступлением) от 19 июня 1938 года. В газете сообщалось: «Мужчин и женщин, молодых и пожилых, ежедневно и еженощно, дома и на улицах арестовывают без всяких обвинений. Кому повезет, отправляются в австрийские тюрьмы, остальные – в Дахау и другие концентрационные лагеря в Германии. Эти рейды не ограничиваются только богатыми, задерживают всех: врачей, юристов, торговцев, рабочих, бедных ремесленников и крестьян. В стране не осталось ни одной еврейской семьи, в которой не арестовали бы одного или нескольких членов».
Многие евреи ожидали прочитать в газете об избиениях и пытках, но в любом случае факт был налицо: мир прекрасно знал об их ситуации. Однако почему никто не спешил на помощь?
События после Эвианской конференции показали, что она не только не облегчила участь евреев, но еще больше усугубила ее тяжесть. Сначала Бразилия согласилась выступить в роли заместителя председателя комитета по спасению. Однако после того, что бразильцы увидели и услышали в Эвиане, они сообщили Межправительственному комитету, что отказываются не только возглавлять комитет, но даже входить в его состав. В 1937 году Бразилия приняла 2003 еврейских иммигранта – каплю в море, учитывая размер этой страны и обилие в ней незаселенных территорий. А в год Эвианской конференции это число снизилось до 530.
Аргентина, которая также должна была принять большое число беженцев, в 1937 году приняла всего 5178, а в 1938-м – всего 1050. Затем это число только сокращалось, и в 1945 году упало до нуля. Аналогичная картина наблюдалась повсюду в мире: ручеек еврейской иммиграции был все тоньше и тоньше.
Когда Рузвельт предложил Муссолини выделить для беженцев территорию в Эфиопии, которая тогда принадлежала Италии, Муссолини отказался, заметив, что для этих целей лучше подходят внутренние районы Соединенных Штатов[21].
Вот четыре главных фактора, которые повлияли на решения американского правительства по вопросу Холокоста:
1) настроение американского населения, б
2) конфигурация американской политической системы, особенно Демократической партии;
3) неготовность президента к риску расколоть свою партию;
4) антисемитизм, часто подсознательный и тщательно маскируемый, но тем не менее определявший многие решения.
Когда конгрессмены Дикстейн и Селлер отозвали свои законопроекты, по которым беженцы могли получать всю неиспользованную квоту, а президент – повышать ее при необходимости, они знали, почему этим планам не суждено сбыться. Все говорило о том, что Конгресс никогда не примет эти законы. Антииммиграционные настроения были сильны как никогда, и политики прекрасно это понимали. В марте 1938 года, сразу же после аннексии Германией Австрии, был проведен опрос общественного мнения, который показал: 75% населения были против принятия «более крупного числа ссыльных евреев из Германии». Лишь 17% – меньше одной пятой – были за, и еще 8% воздержались.
В июле, месяце Эвианской конференции, журнал Фортьюн провел еще один вопрос, согласно которому против принятия беженцев проголосовали 67,4% опрошенных. 18,25% высказались за сохранение ограничительной системы квот, и лишь 4,9% поддержали идею повышения иммиграционной квоты для принятия большого числа беженцев. 9,5% опрошенных воздержались от ответа.
В декабре 1938 года организация Роупер Полл провела третий опрос. Это было как раз после событий Хрустальной ночи, которые получили широкое освещение в прессе. Подробности погромов оказались настолько отталкивающими, что идея принятия беженцев резко утратила популярность. Теперь уже 83% опрошенных высказались против повышения иммиграционных квот для принятия большого числа европейских беженцев.
Конечно, антисемитизм серьезно повлиял на рост антииммиграционных настроений в США, но были и другие причины. Америка только недавно преодолела последствия Великой депрессии 1929 года, и многие опасались, что иммигранты отнимут рабочие места у коренных американцев. Никого не интересовало, что иммигранты повысят уровень потребления; что они скорее создадут новые рабочие места, чем займут существующие; что даже если сложить британскую, ирландскую и германскую квоты, в итоге получится лишь одна десятая одного процента населения США – капля в море, не способная серьезно повлиять на экономику. Ну и, конечно же, мало кого интересовала чисто гуманитарная сторона проблемы.
Президент Рузвельт был в первую очередь политиком, причем жестким и прагматичным. Он не собирался рисковать своей хрупкой коалицией ради нравственных или гуманитарных соображений. Он и так включил в повестку дня много противоречивых тем, в результате чего коалиция стала хрупкой как никогда. Он просто не мог испытывать пределы этой хрупкости темой, которая, как он понимал, была и слишком эмоциональной, и не особо популярной. Рузвельт готовился к беспрецедентному третьему сроку своего президентства, и в этот момент раскачивать лодку было недопустимо. Его ближайшие соратники, госсекретарь Халл и его заместитель Уэллс, знали, что почти все советники и сторонники президента не разделяли идею либерализации иммиграционного законодательства. С другой стороны, президенту было жизненно важно поддержать образ либерала и гуманитария с большой буквы.
Наконец, четвертый, но не менее значимый компонент американской политики в отношении Холокоста – антисемитизм. Он был очень распространен и владел умами многих ключевых фигур американской политики.
В 1920-х годах Америку сотрясла невиданная волна антисемитизма. В первой главе мы коротко рассмотрели, что любая вспышка антисемитизма уходит корнями глубоко в двухтысячелетнюю историю. Неудивительно, поэтому, что Генри Форд так легко поверил в Протоколы сионских мудрецов – фальшивку, которая постепенно заменила собой миф о кровавой маце в качестве главного двигателя антисемитских настроений. Это верно, что позже Форд признал свою ошибку и даже предложил свою крупную недвижимость в Бразилии для лагеря еврейских беженцев. (Бразильское правительство отказалось от этого подарка.) Однако до этого момента принадлежащая Форду газета Диаборн Индепендент успела внести огромный вклад в становление американского антисемитизма.
В США всегда было немного открытых антисемитов. Антисемитизм не присущ образу той Америки, который с детства лелеет каждый американец. Однако наследие двух тысячелетий не смогло не коснуться Америки. Не только нацисты, но и такие люди и организации как Уильям Дадли Пелли с его «серебряными рубашками», Американо-германский Бунд и, в первую очередь, католический священник Чарльз Эдуард
