женщины, ладони, тонкие, почти прозрачные пальцы, они медленно двигались от бутылки коньяка к бокалу, от чайника к чашке и, наконец, замерли, обхватив рыжий апельсин. Я затаила дыхание. Представила, как эти нежные пальчики прикасаются к моей коже, обследуют лицо, грудь, и дальше – ниже, ниже, ниже. Пришлось крепко стиснуть зубы.
– Ты вся дрожишь. Тебе холодно? – с заботой в голосе спросил он.
– Сядь со мной рядом, – вздохнула я, безуспешно борясь с волнением.
Я закрыла глаза, немного подняла вверх голову, но не ощутила никаких прикосновений. Горячие волны грозились вылиться наружу, захлестнуть его нерешительность, побудить к действию, растопить его равнодушный, ледяной тон. Он незаметно отодвинулся. Я с силой сдавила свои колени. Обхватила себя руками. До боли прикусила язык. Подавленное желание выползло из меня тяжелым вздохом.
– Может быть, тебе принять ванну? – голосом доктора спросил он.
Я, пытаясь запрятать обиду, покорно пошла под душ. Холодная вода обжигала мою кожу, а я искала языком его пальцы. Жесткая мочалка издевалась над моим телом, а внутри звучала оборванная мелодия любви. Будто у автора не хватило вдохновения, чтобы дописать ее до конца.
– Ты на меня обиделась? – уже теплее спросил он.
– Нет. Разочаровалась, – отвернулась я в сторону.
– В чем? Я же тебе ничего не обещал.
И тут меня прорвало. Я не выбирала слов и выражений. Говорила, почти кричала, как перевозчик на пароме, который боится, что его судно пойдет ко дну, если туда заедет заляпанный грязью грузовик.
О том, что не понимаю, зачем меня надо было приглашать на свидание. В свою собственную, отдельную от жены и детей квартиру. Угощать меня коньяком. Поить чаем, красиво резать фрукты. Осторожно делить на порции торт со взбитыми сливками. Рассказывать про свою семейную драму. Про то, что он никогда не любил ни одну женщину. Всегда сдерживал свои желания. Мне не понятно, кто я сейчас для него. Тренажер для силы воли? Психоаналитик? Подруга по несчастью? Залетная пташка? Соседка по лестничной площадке, у которой можно спросить, как готовить борщ? Почему, сказав «А», он не может сказать «Б»? Неужели не понятно, что я просто его хочу. Почему я должна принимать ванну? Ходить в его халате? Сидеть, до боли сжимая колени. Скрипеть зубами. Облизывать губы. Гасить вожделение. Все это для чего? Для того, чтобы поиграть в песочницу?
– В какую песочницу? – уставился он на меня.
– Слушай, мужик! – рубанула я. – Я к тебе пришла, потому что ты мне понравился. Я думала, что я тебе – тоже. Мне что надо самой тебя раздеть? Потащить в спальню? Изнасиловать?
– Нет-нет, не надо, – испуганно зашептал он. – Ты успокойся. Ты же сама говорила, что главное – это общие интересы, внутренний контакт.
– А внешний?
– Внешний – не могу. Так сразу не могу
– Почему?
– Мне нужно время, чтобы к тебе привыкнуть. Мы ведь только познакомились.
– Ну и что? Теперь надо два года ходить в кино и держаться за руки?
– Мне надо понять, что я без тебя не могу. И только потом...
– После загса? Тебе сколько лет?
– Сорок четыре. Двадцать из них я прожил с женой. И она тоже, как ты, была недовольна, что я сам не проявляю инициативы. Я считаю, что секс – это не рутина. Не плотское наслаждение. Это что-то божественное. Для этого нужен особый настрой. Такая тихая, приятная музыка. А я ее не слышу. – И он, схватив со стола вилку, начал дирижировать воображаемым оркестром.
Я со злостью крутнула радиодинамик. Кухня наполнилась бравурным маршем. Под него я быстро накинула пальто, схватила сумку и выбежала на улицу. Небо, будто выражая мне сочувствие, хмурилось. Мелкий дождь размазал по лицу мои слезы.
Из хаоса мыслей меня вывел настойчивый звонок мобильника. Это был мой сосед по улице, который удачно выполнял в моей жизни сексуальную функцию «для здоровья». Он удивился, когда я, вопреки своей традиции: не хочу – не могу – не надо быстро согласилась на свидание. С ним – никаких эмоциональных потрясений. Только секс. Без слов и поцелуев. Претензий и обид. Зато с оргазмом, странной, необъяснимой невесомостью тела и сладкой усталостью.
Просто на этот раз я много говорила про то, что все мужики – сволочи. Сексуальные потребители. Вампиры женских душ. Сухие, черствые, как засушенные на солнце воблы. Бестолковые динамо- машины.
Он не обращал на мои слова никакого внимания. Закрыл рот ладонью. Посадил на кровать. Осторожно раздел. Ткнулся, как младенец, в грудь и вдохнул в меня жизнь.
Я взяла его руки в свои. Пальцы у него были толстые, с лопнувшими мозолями, а руки походили на черпаки с отлетевшей от старости краской. Но нежности в них было не меньше, чем в тонких. Засыпая, я услышала ласковую мелодию колыбельной. Она растаяла в моем сне, как мороженое на солнце. А вместе с ней и я.
Женская дружба
Я никак не могла понять Таньку. Зачем было выходить замуж за этого борова? По- другому его назвать было нельзя. Маленькие, пуговками поросячьи глаза. Толстый, всегда лоснящийся подбородок. Заметная, это в его-то двадцать семь лет, лысина. И плотный, как футбольный мяч, живот. И все это добро – тонкой, музыкальной натуре. Той, что на слух могла определить автора любой мелодии. По одной цитате назвать роман или повесть. По дате рождения – нескольких исторических личностей. Я бы поняла, если бы подруге было лет тридцать. Но связывать свою судьбу в девятнадцать лет с этим слесарем-сантехником... Нет, в моей голове это не укладывалось. И все из-за того, что однажды в ее однушке прорвало кран.
– Не пришел, а закатился, – рассказывала Танька, от восторга закатывая глаза. Весь такой мягкий, круглый, какой-то уютный. Сначала прошел на кухню, поставил диагноз, потом попросил воды. Я дала ему прямо из-под крана. Он даже не возражал. Потом с почтением, как на диковину, посмотрел на пианино. Спросил, кто играет. Подошел, вытер своей огромной рукой пыль, ласково, как женщину обвел глазами. Потом попросил меня что-нибудь сыграть. Я удивилась, неужели слесарь может что-нибудь соображать в музыке. Я выдала ему попурри из Шопена и Шуберта. Он, как сытый кот, зажмурил глаза и начал что-то напевать. Потом подошел ко мне. Осторожно поднял, посадил наверх и начал внимательно разглядывать. Сначала я чувствовала себя не с своей тарелке. Стоит какой-то чужой мужик, раздевает взглядом и ничего не говорит. Пауза длилась несколько минут. Прервал ее он:
– Красивая, – про кого это было не понятно. То ли про меня, то ли про пианино.
Через секунду поняла – про меня. Он медленно, чуть касаясь провел по моей шее, расправил волосы, наклонил голову вперед и поцеловал в макушку. Представляешь, в макушку, как маленькую. Я уже смотрела на него с восхищением. Он стянул с меня джинсы. Поцеловал в пупок. Я даже не могла сопротивляться. Он все это делал так умело, и я забыла, что передо мной – слесарь. Подумала, какая разница. Больше думала о пианино. А что, если оно расстроится, если он намерен заниматься сексом прямо на нем. Но из-за крепкого поцелуя слова наружу так и не вышли. Пианино осталось целым и невредимым. Просто при каждом его движении клавиши издавали недовольный звук. А через месяц мы подали заявление в загс.
– Танька, у тебя затопило крышу, – прокомментировала я ее выбор.
– Тебе меня не понять. С ним надежно и сухо. Он ничего не понимает ни в музыке, ни в искусстве. У меня будет своя жизнь, а у него – своя, – нехотя возражала мне Танька.
– Так зачем ее проводить под одной крышей?
– Чтобы не заботиться о хлебе насущном. – Она открывала крышку пианино, и наш разговор растворялся в звуках музыки. Откинув назад волосы, она ударяла прозрачными пальцами по клавишам, заставляя и меня погрузиться в мелодию. Но я не унималась:
– Ну, а в сексе как? Так же, как и в первый раз, на пианино?
– Нет. Все буднично. Сначала пыхтит, потом рычит, потеет, дергается и отваливается. Зато я знаю, что никогда не буду его ревновать. Кому он нужен, слесарь. Да и удобно. Никаких тебе интеллектуальных игр. Только сексуальные.
– А как же твой Игорь? Свет в окошке. Мужчина твоей мечты. Половина твоего сердца. Так же ты
