наступает расцвет продуманной, разумной архитектуры.
Абеляр, похоже, не проявил никакого интереса к развитию архитектуры своего времени. В его письмах мы не найдем ни малейших следов, никаких замечаний, свидетельствующих о внимании к данному предмету. Однако он, вероятно, не последним явился в Санс, он, должно быть, смешался с этой толпой, собравшейся присутствовать при обряде почитания реликвии. Видя, как в город устремляется разношерстная толпа всадников и пеших паломников, толпа, в которой высокородные сеньоры движутся бок о бок с простолюдинами, он, несомненно, не без самодовольства улыбался, размышляя над тем, что никогда прежде никакой философ не смог бы и мечтать заполучить такую аудиторию.
И действительно, то была весьма представительная аудитория. В тот день, 2 июня 1140 года, вокруг архиепископа Сансского Генриха собрались его основные епископы-суффраганты. Первым среди них был Готфрид Невский, епископ Шартрский, бывший ученик Абеляра, оставшийся его верным другом и в радостях, и в бедах; он некогда уже поддерживал Абеляра на Суассонском соборе, как только мог. Быть может, письмо Гийома из Сен-Тьерри глубоко потрясло его и привело в замешательство, как потрясло оно Бернара Клервоского, но можно все же предположить, что он еще продолжал доверять своему бывшему учителю; рядом с ним находился епископ Гуго Оксерский — близкий друг Бернара Клервоского. Присутствовали три других епископа из этой провинции: Элиас Орлеанский, Аттон Труаский, Манассес из Мо. Архиепископ Реймсский Самсон прибыл в сопровождении своих суффрагантов Альвизия Аррасского, Готфрида Шалонского и Росцелина Суассонского. Кстати, занимательная история, сочиненная, вероятно, уже после определенных событий, повествует о том, что среди прочих прибыл в Санс и будущий епископ Пуатье Гильберт Порретанский, которому Абеляр, проходя мимо, якобы прошептал на ухо знаменитую фразу: «Берегись: как бы не загорелся твой дом, когда горит дом соседа!» И действительно, Абеляр проявил прозорливость: семь лет спустя подверглись осуждению положения его учения. Но вернемся в Санс… Присутствовал там и молодой король. Быть может, рядом с ним был и граф Тибо Шампанский, с которым вскоре у короля под влиянием королевы Алиеноры возникнет конфликт; разумеется, был рядом с королем (о том свидетельствуют документы) и граф Гийом Неверский, человек очень благочестивый, которому было суждено закончить свои дни в одеянии монаха-картезианца. Но всеобщее внимание привлекли не эти высокопоставленные особы, а фигуры Бернара Клервоского и Пьера Абеляра. Как указано в некоторых текстах, Абеляр был в Сансе не один, а в окружении своих верных сторонников: несомненно, с ним был Арнольд Брешианский, Джачинто Бобоне, дьякон (будущий папа Целестин III), один из самых ярых защитников философа, доказавший это на протяжении нескольких последующих дней.
Все воскресенье было посвящено религиозным церемониям: народу продемонстрировали священные реликвии, состоялись торжественное богослужение и многочисленные процессии, которые в то время были для христиан символами шествия к Богу в земной жизни. Но уже вечером Бернар Клервоский собрал прелатов на закрытое заседание. По его призыву они принялись скрупулезно изучать отдельные положения и даже фразы, извлеченные из трудов Абеляра Гийомом из Сен-Тьерри, рассматривать их с разных точек зрения и обсуждать, насколько они соответствуют нормам истинной веры. В результате к концу заседания список еретических положений увеличился, так как особая комиссия перечислила 19 подлежащих осуждению положений или глав.[28] Прежде чем разойтись, прелаты приняли решение: Абеляру на следующий день предложить дать объяснения публично и либо защищать, либо признать ошибочность своих утверждений, и опровергнуть их. Публичная трибуна превратилась в трибунал.
«На следующий день многочисленная толпа собралась в соборе; служитель Господа [Бернар] представил труды магистра Пьера и изобличил ложные положения его учения; философу была дана возможность либо опровергнуть тот факт, что подобные заблуждения изложены в его трудах, либо покаяться в них со смирением, либо ответить — если он на то способен — как на предъявленные ему обвинения, так и на свидетельства отцов Церкви. Но Пьер отказался покориться и проявить смирение: ощущая свою беспомощность и неспособность успешно бороться против мудрости и ума того, кто его обвинял, он воззвал о помощи к апостольскому престолу. Его настоятельно убеждали дать ответ на выдвинутые обвинения… свободно и ничего не опасаясь… но он упорно отказывался взять слово…»
То была неожиданная развязка, повергшая всех собравшихся в изумление: Абеляр отказался вступить в спор, на который сам же и вызвал оппонента. Правда, он вовсе не ожидал, что ему предстоит выступать в этом споре в качестве обвиняемого. Повествование продолжает Готфрид Оксерский, намекая на внезапную физическую слабость, одолевшую Абеляра: «Он объявил позднее своим друзьям, по крайней мере они так рассказывают, что в тот момент почти полностью отказала память, рассудок помрачился и сознание покинуло его». Эту гипотезу подхватили и в наши дни, и, рассмотрев ее с учетом иных обстоятельств жизни Абеляра, в которых и ранее проявлялась его повышенная возбудимость, она стала предметом объяснений с точки зрения медицины, и объяснения эти вполне разумны и удовлетворительны. Однако все же можно предположить, что причиной подобного поведения Абеляра была не только внезапная потеря сил. Быть может, Абеляр, предупрежденный кем-то из друзей — возможно, это был дьякон Джачинто Бобоне, — о том, что произошло на заседании прелатов, состоявшемся накануне, сознательно отказался выступать перед собранием, ведь он намеревался изложить положения своего учения, а не оправдываться и не опровергать обвинения в ереси.
Какие бы комментарии ни высказывались в толпе мирян по поводу всего происшедшего, прелаты были обязаны вынести свое решение по данному делу и так или иначе положить ему конец. Абеляр покинул собор, епископы вновь вернулись к дискуссии, разгоревшейся накануне; все 19 пунктов обвинения были вновь пересмотрены, число их сократили до 14 и в конце концов приняли решение представить их в неизменном виде на суд Рима.
«Хотя сия апелляция и не соответствует в должной мере каноническим правилам по той причине, что не позволяется обжаловать решения суда, перед коим человек пожелал предстать добровольно и который он сам для себя избрал, — пишет Генрих, архиепископ Сансский папе Иннокентию II, — мы не захотели — из почтения к Святому престолу — выносить свой приговор Абеляру. Что же касается ложных положений его учения, многократно излагавшихся на публичных заседаниях, положений, чью ложность и даже еретичность доказал аббат монастыря в Клерво, опираясь на доводы рассудка, на труды Святого Августина и других отцов Церкви, то мы их уже подвергли осуждению накануне того дня, когда была сделана сия апелляция».
Подобное послание свидетельствует как об изумлении, в которое повергла прелатов «выходка» Абеляра, так и об их смущении, ведь они оказались вынуждены представить на суд Святого престола «дело», по которому ими уже был вынесен обвинительный приговор.
Поведение Бернара Клервоского свидетельствует о том, что он не испытывал в тот момент ни малейших сомнений в своей правоте. Ведь Абеляр в Сансе отказался от борьбы, и «дело» будет рассматриваться в Риме, а потому следовало вновь вступить в переписку с лицами, которым он уже писал, и через них воздействовать на события, происходящие в Риме. Он берется за перо и специально для Иннокентия II составляет подробнейший отчет обо всем «деле», составляет, не сдерживая себя и проявляя тот опасный пыл, что ему свойственен в тех случаях, когда, по его мнению, Церковь или Истина находятся в опасности. «Вот выступает вперед Голиаф, огромный ростом, перепоясанный своим благородным воинским поясом и закованный в превосходные доспехи, а впереди него шествует его щитоносец Арнольд Брешианский. Щит соединяется со щитом, и ни единое дуновение не может проникнуть сквозь сию преграду. Французская пчела нажужжала что-то пчеле итальянской. И вот они объединились вместе и выступили против Господа и против Христа… Он поносит и оскорбляет отцов Церкви и, напротив, восхваляет философов; их выдумкам и их новшествам отдает он предпочтение, а не учению Святых отцов и не вере. И все перед его лицом обращаются в бегство, и вот тогда он меня, самого ничтожнейшего из всех, вызывает на странный поединок!.. Но ты, о преемник Петра, рассудишь, должен ли найти, обрести прибежище около престола Петра тот, кто нападает на веру Петра?»
В последних строках сего послания мы можем различить отзвуки тех споров, что возникли среди прелатов, собравшихся в Сансе. «Джачинто Бобоне, — добавляет Бернар Клервоский, — выказал нам немало дурных чувств; однако выказал он их все же менее, чем мог бы пожелать: он не имел такой возможности. Мне все же кажется, что я должен со смирением терпеть его, ибо он в этом собрании не пощадил ни вашу особу, ни вашу курию».
Письма, остававшиеся до времени неотправленными, были теперь посланы адресатам с примерно
