его безупречной вежливостью скрывалась внутренняя уверенность, которой сам Монк никогда в себе не ощущал. Ивэн был более чувствительным и менее резким в суждениях, но в поведении его всегда присутствовала некая изящная легкость; он ведь как-никак происходил из мелкого дворянства, о чем всегда помнил в глубине души. — Что вы теперь собираетесь делать? Знаете, что пишут в утренних газетах?
— Представляю, — сказал Монк. — Всеобщее ликование, надо полагать. Министерство поздравляет полицию, аристократы радуются, что единственная их вина в том, что они приняли на службу плохого лакея, ну да с кем не бывает! — Монк слышал, что голос его исполнен горечи, и ненавидел себя за то, что не может справиться с собственными эмоциями. — Подозрение с семейства Мюидоров снято. Публика снова может спать спокойно.
— Почти угадали, — с легкой гримаской согласился Ивэн. — В «Таймс» длинная передовица об эффективности новой полиции, сумевшей распутать сложнейшее дело и раскрыть преступление, совершенное в доме одного из самых выдающихся людей Лондона. Имя Ранкорна упоминается несколько раз, словно это он вел расследование, а про вас — ни слова. — Он пожал плечами. — Обо мне — тем более.
Впервые за сегодняшнее утро Монк улыбнулся. Наивность Ивэна его умиляла.
— Еще газеты выражают сожаление относительно растущей распущенности рабочего класса, — продолжал Ивэн. — Предсказывают расшатывание устоев общества и забвение христианской морали.
— Естественно, — едко заметил Монк. — Обычное дело. Я подозреваю, что кто-то пишет такие статьи впрок целыми пачками и отдает в печать, как только подвернется подходящий случай. Что еще? Хоть одна газета задается вопросом, действительно ли виновен Персиваль?
— Я не видел ничего похожего. Все требуют, чтобы его повесили, — с несчастным видом сообщил Ивэн. — Кажется, все вокруг испытывают огромное облегчение, все счастливы, что дело наконец распутано и закрыто. Уличные краснобаи уже распевают баллады на эту тему. Я послушал одного на Тоттнем-Корт- роуд. — Речь Ивэна оставалась гладкой, но интонации все равно выдавали его волнение. — Довольно мрачная песнь, вдобавок не имеющая ничего общего с действительным положением дел. Всего за два пенни: соблазнитель в ливрее и невинная вдова, захватившая в спальню кухонный нож с тем, чтобы защитить свою честь. Злобный лакей, распаленный страстью, крадущийся вверх по лестнице среди ночи… — Ивэн взглянул на Монка. — Все жаждут вернуться к пыткам и четвертованию. Кровожадные свиньи!
— Они просто испугались, — устало сказал Монк. — Скверная это штука — страх.
Ивэн нахмурился.
— Вы думаете, страх — причина всему, что произошло на Куин-Энн-стрит? Каждый боится за себя и стремится навлечь подозрение на другого, лишь бы побыстрее выставить из дома полицию и выбросить неприятные мысли из головы?
Монк отодвинул тарелку и с утомленным видом поставил локти на стол.
— Возможно. — Он вздохнул. — Боже, ну и кашу мы заварили! Самое печальное то, что Персиваля могут повесить. Он, конечно, дерзкая и самовлюбленная скотина, но такого он, право, не заслуживает. А еще печально то, что убийца так и будет припеваючи жить в доме. И как бы остальные ни старались забыть об этой истории, по крайней мере один из них наверняка догадывается, кто убил Октавию. — Монк вскинул глаза. — Вы можете себе это представить, Ивэн? Провести остаток жизни бок о бок с убийцей, из-за которого вздернули невинного человека! Встречаться с ним на лестнице, сидеть рядом за обеденным столом, улыбаться в ответ на его шутки!
— Что вы собираетесь предпринять? — Ивэн устремил на него тревожный, внимательный взгляд.
— А что, черт возьми, я могу теперь предпринять? — взорвался Монк. — Персиваль арестован и будет предан суду. У меня нет ни одного свидетельства в его пользу, которое я бы еще не предъявил Ранкорну. В итоге я отстранен от дела и уволен из полиции. Я даже не знаю, на что мне теперь жить. Проклятие! Как я могу помочь Персивалю, если и себе-то помочь не в состоянии?
— Только вы один и сумеете помочь, — тихо молвил Ивэн. Лицо его было исполнено понимания, дружелюбия, но уверенности в нем Монк не увидел. — Да еще, пожалуй, мисс Лэттерли, — добавил сержант. — В любом случае, кроме нас троих, никто даже и не попытается этого сделать. — Он встал со стула. — Я пойду и расскажу ей, что случилось. Она, конечно, уже знает, что Персиваля арестовали, причем не вы, а Таррант, но мисс Лэттерли может решить, что вы просто заболели или вели в это время другое расследование. — Ивэн криво усмехнулся. — Впрочем, хорошо вас зная, она вполне способна предположить, что вы вышли из себя, общаясь с Ранкорном.
Монк хотел было возразить, но вспомнил, чем кончилась вражда Эстер с доктором в лечебнице, и его охватило вдруг теплое чувство при мысли, что они с Эстер теперь товарищи по несчастью.
— Да, возможно, — согласился он.
— Я еду на Куин-Энн-стрит и все ей расскажу. — Ивэн одернул китель. — Меня пока не отстранили от дела окончательно и не запретили там появляться.
Монк поднял глаза.
— Спасибо…
Ивэн взмахнул на прощание рукой — жест, скорее исполненный отваги, нежели надежды, — и вышел, оставив Монка наедине с остатками завтрака.
Некоторое время Монк сидел, уставившись в стол, а потом вдруг в голове всплыло воспоминание. Он увидел перед собой совсем другой стол посреди обставленной со вкусом комнаты, зеркала в позолоченных рамах, вазу с цветами. Но горестное чувство нависшей над кем-то опасности и собственного бессилия было точно таким же, как сейчас.
Это был дом его наставника, чей образ возник с такой ясностью, когда он ждал Киприана возле клуба на Пиккадилли. Финансовый крах и скандал в обществе, которого наставник юного Монка не смог пережить… А женщина с некрасивым заплаканным лицом, замеченная им недавно во время похоронной процессии, конечно же, напомнила ему тогда убитую горем жену наставника.
Монк вспомнил, как давным-давно, сидя за тем, другим столом, в другом доме, и задыхаясь от собственного бессилия, он поклялся найти оружие против грязных мошенников, спровоцировавших эту трагедию, и покарать несправедливость. Вот почему он бросил мысли о коммерции и пошел работать в полицию.
Полиция. Он был самоуверен, предан своему делу, талантлив, карьера его была стремительна, его никто не любил, но им восхищались… И вот теперь у него не осталось ничего — даже приобретенного с годами мастерства, память о котором он ныне утратил.
— Что? — переспросила Эстер, когда они с Ивэном встретились в рабочей комнате миссис Уиллис. Спартанская обстановка помещения и религиозные тексты в рамках были уже хорошо знакомы Эстер, зато принесенная Ивэном новость ее потрясла. — Что вы сказали?
— Монк отказался арестовать Персиваля и выложил Ранкорну все, что он о нем думает. — объяснил Ивэн. — После чего, конечно, Ранкорн его уволил из полиции.
— Что он собирается делать? — Эстер была испугана. Слишком живы были в памяти ощущение собственного страха и беспомощности. Эстер ни на минуту не забывала, что и на Куин-Энн-стрит она работает лишь временно. Леди Беатрис не так серьезно больна, а теперь, после ареста Персиваля, наверняка успокоится и пойдет на поправку в ближайшие дни. Во всяком случае, если вина лакея для нее несомненна. Эстер взглянула на Ивэна. — Куда он теперь сможет устроиться? Семья у него есть?
Несколько секунд Ивэн глядел в пол, потом поднял глаза.
— Родных у него в Лондоне нет, да я и не думаю, чтобы Монк обратился за помощью к родственникам. Я не знаю, что он будет делать. — Ивэн развел руками. — Он ничего не умеет, кроме сыскной работы, и ничем больше не интересуется. Его талант именно в этом.
— А еще кто-нибудь кроме полиции нанимает сыщиков? — спросила Эстер.
Ивэн улыбнулся, в глазах зажглась и тут же погасла надежда.
— Если заняться частным сыском, потребуется время, прежде чем завоюешь себе репутацию. Все это очень сложно.
— Наверное, — нехотя согласилась Эстер, но мысль свою явно не отбросила. — Ну а сейчас — что мы можем сделать для Персиваля?
