В два часа ночи, подсчитав выручку и заперев на все замки дверь кабаре, Брюан поднимался в свое «поместье» по уличкам Монмартра, никого не остерегаясь. Шпана его не трогала. Все сутенеры наизусть знали его песенки, относились к нему с уважением, да и просто не осмелились бы напасть на него. Не зря же их возлюбленные называли Брюана «генералом шпаны». Все эти девицы в душе вздыхали по Брюану. Одна из них вытатуировала его имя у себя на заднице.
Когда на Монмартре устраивали облавы, все уличные девки, за которыми гнались блюстители нравственности, спасались в кабаре Брюана. Он бесцеремонно усаживал их за столики своих посетителей, в общество светских дам. В эти минуты он даже переставал браниться, и когда обращался к проституткам, в его голосе слышались нежные нотки.
«Гренель», «Батиньоль», «Бастилия» – так назывались три из многочисленных песенок Брюана. Так же он называл картины Лотрека, которые пополнили собрание «Мирлитона». Это были портреты проституток и в своем роде хорошие иллюстрации к песенкам Брюана.
Лотрек без устали писал.
И пил тоже без устали. Хорохорясь как петушок, он щеголял своей беспутной жизнью, с циничной беспечностью отмахиваясь от нравоучений Буржа, Альбера и всех, кого огорчало его поведение.
Он смеялся: «Надо уметь мириться с собой».
Он писал уличных женщин Монмартра, «девочек», как их называли. Теперь от его картин, на которых он изображал девиц легкого поведения, отупевших и несчастных, веяло грустью. Но сам он смеялся, смеялся так, будто никакой грусти не было. Иногда, правда, у него вырывались слова: «Тому, кто говорит, что ему наплевать, на самом деле совсем не наплевать… потому что тот, кому действительно наплевать, об этом просто не говорит». Трудно было сказать, о ком и о чем он думал в этот момент.
С некоторых пор внимание Лотрека привлекала одна постоянная посетительница «Элизе-Монмартр», с рыжими волосами, которые прямыми прядями падали на ее узкое худое лицо.
Эта девица с печальным и животным выражением лица вскоре стала одной из любимых моделей Лотрека. Он сделал с нее несколько этюдов. В картине «В Монруже», которую Брюан повесит у себя в кабаре, Лотрек написал ее стоящей у окна в темной комнате, вполоборота к свету, со спадающей на глаз прядью волос. Ее взлохмаченные волосы и профиль выделяются на светлом фоне. Чарующий трагический образ!
Кто-то из дружеских побуждений предупредил Лотрека, что ему не следует заводить слишком близкое знакомство с Рыжей Розой: «Будь осторожен, дорогой, она может сделать тебе такой подарочек, от которого не отделаешься никогда».
Но Лотрек пренебрег этим советом. Рыжая Роза заразила его.
Лотрек работал все более и более плодотворно. Он увлеченно писал картину за картиной – сцены в «Элизе-Монмартр», портреты, этюды с танцовщиц и клоунов[61]. Осенью он написал большую картину – размер ее метр на два: на арене цирка Фернандо гарцует наездница, а мсье Луаяль с хлыстом в руке подгоняет лошадь. В этой картине – картине мастера, хотя художнику всего двадцать четыре года! – композиция решена смело и необычно, здесь Лотрек как будто нашел свою формулу, освоил «ремесло штукатура».
Порвав окончательно с натуралистической передачей видимого, с законами перспективы, а также с открытиями импрессионизма, Лотрек, взяв от японцев то, что ему было нужно, по-своему решил пространство и передачу движения ритмом контурных линий, очень выразительных и произвольных. Его стиль определяли цветные валеры, подчиненные основному тону картины.
Наездница в цирке Фернандо – молодая женщина из богатой семьи, которая, влюбившись в своего преподавателя верховой езды, бросила мужа и, следуя призванию, занялась вольтижировкой и джигитовкой. Лотрек попросил ее позировать ему в мастерской. Этюды, которые он написал с нее, были сделаны на картоне большими мазками. В этих работах он сочетал технику Ван Гога с приемом Раффаэлли. Прием состоял в том, что на листы картона тонким слоем наносилась сильно разбавленная растворителем краска. Картон впитывал ее, и она приобретала матовую фактуру пастели. Смелыми, широкими, раздельными мазками Лотрек записывал фон. Работая в цвете, он рисовал кистью, поэтому работы его приобретали острую характерность, на что не могли претендовать произведения, решенные более мягко, обычными методами. Лотрек выработал свой почерк.
Может быть, этот взлет объяснялся его болезнью и связанной с нею повышенной возбудимостью?
По требованию Буржа, который продолжал его опекать, Лотрек принялся энергично лечиться. Но достаточно ли для него только лечения? Совершенно ясно, что жизнь, которую он ведет, ему противопоказана, ведь Бурж беспрестанно твердил, что «больной сифилисом особенно нуждается в сне… Он не может безнаказанно перенапрягать свой ум, свои душевные силы…» [62].
Воспользовавшись моментом, когда у Лотрека был период депрессии, Бурж уговорил его поехать в деревню, набраться там сил. Лотрек вместе с четой Гренье поселился в Бри, в местечке Вилье-сюр-Морен. Там он провел три осенних месяца. Три месяца спокойной жизни. Он удил рыбу и работал. Там он написал портреты Гренье и Лили.
Вечерами, когда все собирались в доме, Лотрек, развлекая хозяев дома и себя самого, с поразительным остроумием и живостью, с неиссякаемым воображением без конца рисовал забавные сценки, в большинстве своем весьма эротические.
В Париж Лотрек вернулся в начале 1889 года. «Теперь я поеду к другим свиньям», – сказал он, уезжая из Вилье.
Пребывание в Бри благоприятно подействовало на Лотрека, и он с новыми силами окунулся в привычную жизнь. В равной мере он изголодался и по работе и по развлечениям. Он закончил рисунки для «Курье франсе»[63], но в основном он писал. Написал Рыжую Розу, женщин в саду папаши Фореста, зал «Мулен-де-ла-Галетт» – большую композицию, выдержанную в динамичном ритме, оригинальную по компоновке деталей, затем картину из театральной жизни, первое значительное произведение об этой среде – пронизанный иронией портрет актера Анри Самари, игравшего в «Комеди Франсез», в пьесе Жюля Сандо «Мадемуазель де ла Сеглиер». Это, скорее, портрет костюма, если можно так выразиться, чем человека, – в актере интересен только костюм.
В этом году Лотрек выставлялся в художественном и литературном кружке на улице Вольней, который некогда так любил Пренсто, и – во второй раз – в Салоне нелепого искусства под псевдонимом, которым он уже подписывался раньше, – Толо-Сегрог, проживающий «на улице Иблас, под третьим фонарем слева, ученик Пюби де Шваль[64], специалист по пастельным семейным портретам с желтым фоном». В этот раз Лотрек выставил «Портреты несчастной семьи, больной сифилисом».
Лотреку хотелось бы показать свои работы и в компании с Анкетеном и Бернаром на выставке Группы
