у дворянина. Длинные, чувствительные пальцы. Подбородок гладко выбрит». После чего продолжил вслух: — Они у меня на лугу за домом.
— Три улья, — повторил атаман. — Они наверняка приносят вам от пятнадцати до восемнадцати мерок весеннего меду!
— Нынче дали всего десять с половиной, — вздохнув, возразил священник.
— Маловато! — сочувственно отозвался атаман святотатцев. — А ведь год-то выдался такой, что пасечнику лучше и пожелать нельзя: и тепло, и ветерки прохладные бывают, и сильная роса. А прошлая осень была сухая, да и зима достаточно снежная. В чем же дело?
— Да вот, несчастье у меня, — пожаловался священник, мысли которого невольно заметались между кражей церковных драгоценностей и своим пчелиным хозяйством. — Все мои пчелиные семьи поразила кишечная чума.
— А вы что, не знаете средства от кишечной чумы?
— Не знаю, — признался священник. — Кажется, его вообще нет. Так что болезнь идет своим ходом.
— Так запомните, дорогой господин! Натертый тимьян с лавандовым маслом разведите в сахарной воде и этой настойкой подкормите пчел. Это хорошо помогает — средство испытанное.
— Спасибо, попробую, — задумчиво сказал священник. — Но где же я возьму тимьян? У нас на лугах я его вообще не видал. А что мне делать с последним медом?
Никак не могу его осветлить. Уже дважды кипятил, а он все мутный!..
Они остались в церкви вдвоем — остальные уже давно скрылись, направившись к своим коням, которых священник давеча не заметил. Атаман покачал головой.
— Это, верно, от сырости, — сказал он. — Алтарь — не подходящее место для хранения меда. У вас там слишком влажно, даже стены — и те отсырели. Выставьте бочонки на солнышко.
— Давно бы выставил, кабы не крестьянские мальчишки! — вскричал священник. — Это же самая настоящая шайка воришек! Как увидят мед, живо украдут. Только в алтарь они еще и не лазят, а потому я и держу запас меда там, за железной дверью с запорами.
— Понимаю, — засмеялся атаман. — Это плохо, что среди крестьянских ребят встречаются такие шельмы. Каждому надо брать свое, а соседу тоже давать жить. Ну а теперь я вынужден сказать господину: «С Богом!» Мне пора идти.
За разговором они неторопливо прохаживались между рядами скамеек. При последних словах атамана священник остановился и с искренним чувством вздохнул.
— Очень жаль, — сказал он, — что такая приятная беседа не может продолжаться!
— Я умею ценить приветливость, — с лукавой вежливостью ответствовал атаман. — Но что делать? Прошу господина настоятеля извинить меня!
Он еще раз слегка поклонился своему собеседнику, задул свой фонарик и в один миг исчез в темноте. Вскоре издали донесся негромкий топот копыт.
Священник в одиночестве стоял посреди темной церкви и раздумывал над тем, как ему сохранить свой мед, потому что в алтаре и в самом деле было сыро от размещенной под ним крестильной. И лишь через несколько минут до него дошло, что он избежал смертельной опасности.
Он искренне удивился, что бандиты не прикончили его, и подумал о том, что пора бежать на колокольню, ударить в набат и поднять на ноги всю округу. С другой стороны, ему представлялось, что гораздо разумнее будет выйти из церкви, тихонько пройти вслед за разбойниками и высмотреть, куда они могли уехать, а уж потом будить крестьян и снаряжать погоню.
Но когда он вышел из церкви, святотатцев и след простыл. И хотя на небе сияла полная луна, поблизости никого не было видно, а на траве перед церковью священник не смог разглядеть ни человеческих, ни конских следов. «Можно было подумать, что они улетели, как совы или вороны», — так потом рассказывал священник о происшедшем крестьянам и прибывшим в деревню полицейским.
Но далеко не всегда люди, которым доводилось сталкиваться с грабителями храмов, отделывались одним лишь испугом и полезными советами. В Чирнаве, чешской деревне в графстве Глац, что стоит на правом берегу Нейсы, бандиты были застигнуты причетником во время грабежа церкви святого Килиана. Они появились там неспроста. В этой церкви, куда по большим праздникам съезжались крестьяне и дворяне со всего графства, грабителям достались четыре серебряных светильника весом в шесть фунтов каждый, драгоценная кадильница, чаша, крестильная купель и два блюда-дискоса для хлебов причастия. Все это было украшено позолотой и эмалевыми священными изображениями. Список награбленного замыкали тяжелая золотая цепь, кусок затканной золотом парчи и книга о деяниях св. Мартина, папы римского, переплетенная в кожу и выложенная золотыми медальонами и застежками из позолоченного серебра. Последнюю они взяли не ради святых деяний Мартина и даже не ради переплета, а больше из-за футляра слоновой кости, украшенного рубинами и аметистами.
Войдя ночью в церковь, причетник услышал властный голос, объяснявший невидимым соучастникам: «Золото и серебро пойдет на переплавку, а доски из слоновой кости и камни продадим отдельно!» В тот же момент он увидел бандитов — сначала того из них, что держал в руке чашу для причастия, а потом еще двоих. Причетник был смелым человеком, да к тому же знал, что в кабачке неподалеку до сих пор сидят за выпивкой крестьяне, которые прибегут на помощь, едва услышав его вопли. Не видя перед собой никакого другого оружия, он вырвал из рук деревянной статуи святого Христофора железную палку и ударил ею молодого рыжеволосого вора.
Бандит испустил отчаянный, по-женски визгливый крик и без чувств повалился на пол (это, конечно же, была Рыжая Лиза, которая к тому времени стала уже ходить с атаманом и «на дело»). Причетника в тот же миг схватили сзади, и он ощутил чью-то железную хватку на своем горле. Это произошло так быстро, что он не смог даже пикнуть. Палка выпала у него из рук. Его сбили с ног, и, лежа на полу, он увидел, как из темноты возник высокий человек в маске, подал какой-то знак другим и сказал:
— Он один, больше сюда никто не придет, так что оглушите его, и пусть себе живет!
Больше причетник ничего не видел и не слышал. Страшный удар по голове моментально лишил его сознания. Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на ступенях церковной паперти связанный по рукам и ногам, с заткнутым кляпом ртом и заклеенными нашлепками пластыря глазами. Голова его разрывалась от дикой боли. Так его и нашли поутру выехавшие на поля. Он беспомощно извивался и силился что-то сказать, а возле него валялась переломленная, а может быть и перерубленная мечом, железная палка святого Христофора.
Еще хуже обернулась встреча с бандитами для молодого богемского дворянина, остановившегося передохнуть в сельском трактире у большой дороги. Ему она стоила жизни.
Постоялый двор и кабачок при нем притулились у проезжей дороги между Бригом и Оппельном, как раз в том месте, где она входит в густой лес. Там редко видели богатых постояльцев. По большей части в гостинице останавливались окрестные мужики, цыгане и прочий сброд: подмастерья, нищие монахи да торговцы-коробейники со своим товаром. Бывали там и бродяги с ворами. Молодой богемский граф, который вместе со своим домашним учителем и лакеем ехал в Росток поступать в университет, по воле случая был вынужден заночевать в этом трактире — поломалась задняя ось его коляски. Дело было осенью, и холодный дождь лил напропалую. Пока лакей искал в селе мастера, который мог бы починить ось, граф с учителем расположились поужинать, заказав себе жареного молодого петушка и кувшинчик вина, поскольку на кухне больше ничего не оказалось.
К концу трапезы из села вернулся лакей с наемным извозчиком и деревенским столяром. Они занялись экипажем, а учитель поднялся наверх, сказав, что сильно устал и хотел бы как следует выспаться в отпущенной для них хозяином трактира комнате. Лакею предстояло спать на лавке в столовой, извозчику — на сене в конюшне.
Молодой граф остался в столовой наедине с кружкой вина. Правда, он был не совсем один — на широкой скамье у печи похрапывал старый отец трактирщика. По окнам хлестал дождь, в печке потрескивали горящие дрова. С кухни доносилось бряканье тазов и кастрюль — там хозяйка жарила нюрнбергскую колбасу для лакея и извозчика.
Юный граф сидел и раздумывал о том, что неплохо было бы сгонять к жившему неподалеку знакомому дворянину и уговорить его на партию в ломбер, потому что было еще рано и спать ему не хотелось. Но на дворе продолжала бушевать непогода, и ехать ему было крайне не с руки. Пока он так сидел и раздумывал,
