мной в ломбер? Сели бы втроем да разогнали тоску…
— Так значит, господин думает, — задумчиво переспросил атаман, — что сможет легко опознать меня, если мы снова встретимся?
— Конечно, о чем тут говорить! Раг le sang de Dieu![14] — ответил дворянин. — Я могу поспорить на два богемских дуката, что опознаю тебя!
— Два дуката — хорошая ставка! Я принимаю пари!
— Значит, деньги уже мои! У меня отличная память на лица! — вконец расхрабрился дворянин и, изловчившись, молниеносно сдернул маску с лица разбойника.
В комнате вдруг стало до жути тихо — только звякнул о тарелку столовый нож, который выронил Сверни Шею. Потом атаман тихо встал. Его лицо покрыла мертвенная бледность, но он ни словом, ни жестом не выдал своего волнения.
— Что ж, господин выиграл свое пари самым блестящим образом, — зловеще усмехнулся он. — Вот его деньги!
И он бросил на стол два золотых дуката. Дворянин принял их и зажал в ладони. Лишь теперь он немного протрезвел и понял, что хватил лишку в своей дерзости.
— Однако нам пора прощаться, — сказал атаман. — Вот так всегда: один уезжает, а другой остается… Но полагаю, что мы можем выпить еще по стакану за нашу дружбу!
И поднял свой бокал:
— За сердечную привязанность! За здоровье господина!
— И за долгую жизнь! — неуверенно откликнулся юный граф, поднося стакан к губам.
Он не видел, что Рыжая Лиза уже держала в руке пистолет и проверяла, надежно ли засыпан на полку порох.
Выстрел грянул, прежде чем стакан был допит до дна. Молодой граф с тихим вскриком повалился на стул, уронив голову на край стола. Его лицо вмиг побелело, руки повисли, стакан со звоном разбился на полу. Две золотые монеты покатились в дальний угол комнаты.
Атаман стоял над трупом и пристально смотрел на него. Потом он медленно надел маску.
— Знал ли он, что сейчас умрет? — спросил он, не отводя глаз от убитого.
— Похоже на то, — отозвалась Рыжая Лиза. — В последний миг он, кажется, почувствовал это. Но я не дала ему и «Господи Иисусе!» выговорить. Я целила прямо в сердце, как ты велел. Жаль мне его. Храбрый был мальчик. Но дело не кончено — у нас есть еще один свидетель!
И она указала пистолетом на старика, отца трактирщика, который в тот момент проснулся и, дико озираясь, сел на своей лавке.
Атаман торопливо поправил маску.
— Да упаси нас Бог! — поспешно промолвил он. — Мало тебе одного? Это же старик, что нам за дело до него! Он без вины влип в эту историю. И вообще мне не по душе убивать стариков.
— Как знаешь, воля твоя! — ответила Лиза. — Однако подумай! И если решишься, не заставляй его долго ждать пули. Ожидание смерти хуже самой смерти!
— Нет, старика трогать не будем! — решил атаман. — Не хватало мне еще прослыть убийцей стариков! Хотя, с другой стороны… Сам не знаю, что с ним делать!..
— Ну, если ты не знаешь, то я-то знаю наверняка, — вмешался тут Сверни Шею. — Я не хочу, чтобы мы потеряли тебя из-за какого-то вонючего старикашки! Но сначала позови хозяина и дай ему денег на похороны да на заупокойную службу.
— Ты прав, его нельзя оставлять в живых, — мрачно согласился атаман. — Но, видит Бог, я бы очень хотел обойтись без этого. Лиза, зови хозяина!
Хозяин вошел и, увидев убитого, в ужасе прижал руки к груди. Но когда он услышал, что и его отец должен умереть, он бросился на колени и во весь голос завопил, слезно умоляя о пощаде…
— Что я могу сделать? — сказал атаман. — Видит Бог, мне и самому жаль. Но это неизбежно. Иди и попрощайся с ним!
— Да что он вам такого сделал? — кричал трактирщик. — Пожалейте его и меня! Я бы выкупил его жизнь, да вот только не знаю, хватит ли у меня денег. Это же мой родной отец!
— Вот горе-то мое! — сказал разбойник, которому мольбы трактирщика надрывали сердце, и, взглянув на старика, который, видимо, все еще не понимал, что происходит, добавил: — Однако все решено: я не могу оставить в живых человека, который видел меня без маски.
При этих словах хозяин поспешно вскочил на ноги:
— Но ведь он не мог вас видеть! Он же слепой — уже двенадцать лет, как ослеп и ничего не видит! Я его с ложки кормлю, а то он сам и блюда-то найти не может!
Как вы можете говорить, что он видел ваше лицо?
И он принялся хохотать сквозь слезы.
Атаман поочередно глянул на того и другого, потом выхватил пистолет и, шагнув к старику, ткнул ему ствол прямо в глаза. Но тот даже не пошевелился — его невидящий взор был бессмысленно направлен в ту сторону, где смеялся и рыдал его сын.
— Верно, слепой! — облегченно выдохнул атаман и опустил пистолет. — Что ж, благодари небо! Да и мне, пожалуй, это будет не лишнее. Я же чуть было не убил его сгоряча! Пусть живет — я очень рад, что все обошлось. А теперь — по коням! Мы и так много времени здесь потеряли!
Хозяин по-прежнему раскачивался на лавке и истерически хохотал.
Едва лишь разбойники ускакали прочь и вдали затих последний отзвук их коней, трактирщик обратился к отцу, который уже давно слез со своей лавки и теперь ползал по полу.
— Ну что, ты видел его лицо? — спросил хозяин. — Да брось ты ползать, как таракан! Можешь больше не притворяться — они уже давно уехали.
— Теперь я буду богачом! — ухмыльнулся в ответ старик. — Да и с тобой могу поделиться, хоть ты и держишь меня в черном теле. Ни еды не даешь приличной, ни одежды. Много я тебе не дам! Попомнишь ты мои мольбы!
— Ты его хорошо разглядел? Узнать сможешь? — настаивал трактирщик.
— Не уверен. У меня времени не было рассмотреть его как следует, — проворчал старик.
— Времени не было? Как же понимать, ко всем чертям, твои слова про богатство?!
— Я не успел его разглядеть, — упрямо повторил старик. — Я проснулся, когда вон тот, — он показал на убитого, — свалился со стола. А тут по полу покатились золотые, и у меня не было времени кого-то там разглядывать. Теперь они мои! Я сразу же заметил их и проследил, куда они катятся. Один закатился в щель, вон туда, в угол, а другой — под скамейку. А потом я сидел тихо и не шевелился. Хорошо, что они тебе поверили. А может, там было не две, а все три монеты? Надо еще поискать!
— Да будь их хоть двадцать, старый ты дурак! — заорал на него трактирщик. — Ты что, ничего не понял? Десять тысяч талеров награды пропали! Такой удачи у нас больше никогда не будет!
Он злобно хлопнул дверью и побежал вызволять лакея с извозчиком из конюшни. Весь остаток ночи им пришлось просидеть около трупа своего господина.
Весною 1702 года, в понедельник Страстной недели, святотатцы совершили свой последний налет. На этот раз они выбрали церковь недалеко от Милича, знаменитую своим большим золотым распятием, украшенным драгоценными камнями, что висело над царскими вратами главного алтаря. Ограбление не удалось — незадолго до того местный настоятель по совету своего епископа переправил драгоценное распятие в близлежащий замок, а над алтарем укрепили искусной работы позолоченную деревянную копию.
Крестьянин, поднявшийся посреди ночи посмотреть на захворавшую корову, увидел, как разбойники выходили из церкви с пустыми руками. В тот же самый момент, не успев даже накинуть на себя верхнюю одежду, он побежал в замок барона Мельхиора фон Бафрона. Там подняли тревогу. Господин фон Бафрон еще не ложился. Когда прибыло известие о неудачном ограблении, он сидел с гостями за карточным столом. Он живо собрал всех, кого только можно было найти в такой час: крестьян, угольщиков, слуг и охотников.
И все-таки погоня запоздала. Едва почуяв опасность, разбойники рассеялись в разные стороны и один за другим ускользнули к польской границе. Банду так и не сумели настичь, хотя всадники носились по всем дорогам и прочесывали все леса в окрестностях Милича. Им удалось найти лишь холщовый мешок, который
