Юрий насупился.
— Мне нет в этом нужды. В нашем роду издавна употреблялись иные способы связи.
— Так расскажите!
Офицер явно упивался своей властью. Он мог отдать приказ расстрелять, повесить, а может быть, немедленно освободить — по собственной прихоти, неважно по каким формальным обстоятельствам — и потому чувствовал себя богом.
— Боюсь, мое объяснение не в полной мере удовлетворит Вас, — играя в нерешительность, начал Юрий. — Вам что-нибудь известно о древнескандинавской магии? Признайтесь, что нет. Ее секреты охраняются на протяжении веков так тщательно, как ни один банк в мире! Просочилась лишь крупица информации о берсеркерах. Но это ведь не скроешь.
— А! Солдаты, объевшиеся ядовитых грибов…
— Не совсем так, Ваше Превосходительство: бесстрашные воины, получившие строго отмеренную дозу возбуждающего препарата. И — заметьте — в отличие от алкоголя, путающего не только сознание, но и ноги, скандинавское снадобье не лишало солдат правильной координации движений. Потому они не знали поражений!
— Чрезвычайно познавательно, — иронически произнес эсэсовец, — только мне непонятно одно: какое отношение имеете вы к Скандинавии?
— Я — швед, — сказал Юрий.
Немец громко расхохотался.
— Чудесная шведская фамилия: И-ва-нов, — по слогам произнес он.
— Раньше мы звались Йоханссенами… Мои предки приехали в Россию при Александре III, да так и остались. Прадед получил дворянский титул только после изменения фамилии на русскую — таково было условие императора. Но теперь, пользуясь возрождением арийского духа, я хотел бы вернуть себе истинное родовое имя.
— Господи, — притворно вздохнул эсэсовец, — чем дальше наша армия продвигается в глубь варварской России, тем больше в ней отыскивается истинных арийцев. Доктор Шульц, — обратился он к давно отложившему свой блокнот гражданскому чину, — Вы у нас настоящий специалист. Шведы — арийцы?
Шульц кивнул, через толстые стекла очков с исследовательской заинтересованностью разглядывая Кондрахина, не как диковинку, а как некий предмет, чью полезность еще предстояло определить.
— Вы полагаете, герр Йоханссен, что мы должны поверить Вам на слово? — спросил он на ужасном русском. Голос его был скрипуч, как несмазанная дверная петля. — Не угодно ли Вам незамедлительно продемонстрировать свои способности?
— Как прикажете… Только не знаю, что вам продемонстрировать.
— Ну, давайте отталкиваться от уже известного, — переходя на родной немецкий, предложил Шульц. — Как вы уверяете — или я превратно понял? — с вашим другом Рейнгартом у вас мысленная связь. Покажите, как Вы умеете читать мысли.
— Например, мои, — хохотнул эсэсовец.
Юрий расслабился. Чтение мыслей, в отличие от их передачи, процесс пассивный. Он не приводит в резкому возмущению информационного поля и не создает риска быть преждевременно раскрытым противником, на поиски которого они направлены сюда вместе с Николаем Павловичем. Но читать чужие мысли гораздо труднее, чем об этом принято думать. Они — мысли — должны быть сознательно отправлены для передачи, что доступно не всякому посвященному. Либо же обязаны иметь яркую эмоциональную окраску. Кондрахин внимательно посмотрел на немца в черном. Образы, складывающие в голове самодовольного эсэсовца, были смутными и неустойчивыми. Как же сделать их ярче? Совершенно интуитивно Юрий применил новый прием: говорить медленно, уцепившись хоть за один мало-мальски понятный образ. Каждое попадание в цель — это эмоциональный всплеск, на мгновение высвечивающий и другие мысли. Если он угадает наполовину — это уже хорошо, здесь лучше недосолить.
— У Вас не одна мысль, — наконец сказал он. — Вы действительно хотите, чтобы я огласил их? Что ж, будь по-вашему. Сомнение: расстрелять некую партизанку Нину или же изнасиловать ее.
Мысли эсэсовца внезапно стали отчетливей и Кондрахин продолжил:
— Другая мысль: сделать ли это в одиночку или на пару с товарищем. Третья мысль, она немного пугает Вас: как бы не привезти заразу домой. Ведь через три дня вам надлежит быть в Берлине. Мимоходом вспомнилось, какой скандал закатила Вам ваша жена Марта вскоре после возвращения из Франции… А сейчас Вы просто хотите пристрелить меня.
Рейнгарт бегло переводил. Комендант еще сильнее побагровел, еле удерживая давивший его смех. Шульц, напротив, оставался совершенно серьезен.
— Верно только последнее, — с вызовом произнес эсэсовец.
— Ай да Курт, однако…, - давясь смехом, не выдержал комендант. — Ничего не знаю про русскую партизанку, но вот откуда ему известно, — тяжелым подбородком он указал на флегматично стоящего Юрия, — что твою супругу зовут Мартой. А также про твои парижские проделки, а?
— Хорошо, — со своего места произнес Шульц, — будем это считать не совсем удачным экспериментом. А о чем думает наш уважаемый полковник?
Комендант втянул голову в плечи. Конечно, все можно свести к шутке, обозвать балаганом, в конце концов… Этот русский швед порядочный прохвост, должно быть, но как ловко он прошелся по Курту! Вдруг и вправду читает мысли? Не хотелось, ой как не хотелось полковнику, чтобы кто-то копался в его мозгах.
Кондрахин взглянул на коменданта и прочел в его глазах страх и… просьбу. Трудно было представить более выгодную ситуацию, чтобы заполучить союзника. И хотя Юрий с трудом, но разобрался в хаосе мыслишек, по большей части корыстных, обуревавших полковника, вслух он произнес:
— Господин комендант в данную минуту озабочен неудовлетворительным ходом работ по организации двух ремонтных мастерских.
— В точку! — облегченно воскликнул немец, не давая Кондрахину продолжить. — Фантастика! Вы видите, Курт? Послушайте, милейший, а смогли бы Вы нам сказать, о чем думает сейчас… ну, к примеру, Сталин?
Кондрахин улыбнулся.
— Сейчас Сталин спит.
— Как? — воскликнул комендант, взглянув на наручные часы. — Уже десять шестнадцать!
Юрий широко развел руками: дескать, я здесь ни при чем.
— Это действительно так, — проскрипел Шульц, — по крайней мере, вероятно, что так. По данным разведки его рабочий день начинается не раньше обеда, и к такому режиму вынуждены подстраиваться все высшие сановники государства. Вы заинтересовали меня, господин Иванов. Кстати, у вас имеются при себе какие-либо документы?
Юрий с готовностью протянул доктору красноармейскую книжку. Эсэсовец присвистнул, проводив ее взглядом.
— И вы с подобным аусвайсом ходите по Смоленску? Как же Вас еще не расстреляли?
— С этим документом, — усмехнулся Юрий, — я прошел от Дорогобужа до Смоленска. В армейской гимнастерке и с винтовкой за плечом. Как видите, хороший документ. Надежный.
Николай Павлович, переводя, незаметно толкнул Кондрахина: мол, не зарывайся, парень. Шульц тем временем опять что-то писал, открыв перед собой красноармейскую книжку Юрия.
— Этот человек будет служить у меня, — объявил он, аккуратно надев колпачок на вечное перо.
— Но, доктор Шульц, — запротестовал эсэсовец, — действует общий приказ в отношении перебежчиков, и я, данной мне властью…
Прервав Курта, Шульц, едва заметно прихрамывая, сделал несколько шагов к нему и протянул бланк с гербовой печатью. Еще издали эсэсовец разглядел знакомую подпись Гиммлера. Очевидно, доктор вписал нужное имя в заранее заготовленный бланк. Если кому-то дано такое право, то… Курт встал навытяжку.
— Но, господин Шульц, — еще пытаясь спасти лицо, забормотал он, — необходимо провести допрос перебежчика. Мы должны установить номера частей, действующих против нас на этом направлении, имена их командиров…
— Это пожалуйста, — равнодушно согласился Шульц, — только не долго, мне через три дня надлежит
